Вологодский литератор

В КАЛИНОВОМ САДУ

Сегодня я в гостях у древней женщины, которая рассказывает о сыне. Переворачиваю листы альбома довоенных лет. Среди пожухлых фотографий – одна с портретом молодого удальца с искрящейся улыбкой на лице, которая как бы зовет тебя куда-то за собой. Куда зовет? – пытаешься понять. Хозяюшка квартиры, сухая, маленькая, в козьей душегрейке, с пергаментным и скорбным не лицом, а ликом объясняет:
— Есть добры люди на Руси. Они и позаботились. Нашли в кармане сына мой домашний адрес. Туда и написали. Я тут же собралась. Вот так и свиделась с сынком. На неродном погосте. Среди могил. Там Коленька сейчас и почивает …
Матери о павших на полях войны сынах всегда рассказывают с нежностью и скорбью.
Шёл 41-й год. Начало сентября. Одна из рот балтийского полка призатаилась в малолюдной слободе где-то около Богатырева. Слобода со всех сторон окружена осенними садами. Среди бойцов, кто в первый раз ввязался в перестрелку, был и вологжанин Колька Бутаков. Он — рядовой. Еще вчера гонял с ребятами футбол, и вот — боец. Тот самый, кто закончил 10 классов и пока не знал, кем в этой жизни ему быть.
Голос Левитана взбудоражил всю страну. Одновременно, словно грозова̓я птица, поднялся ввысь и песенный призыв:
«Вставай страна огромная…»
Всё в этом мире повернулось в сторону беды. Кольке Бутакову рано было на войну. Но он пришёл в военкомат с поддельным годом своего рожденья. Суровый военком, заметив в метриках подтирку, сердито промолчал, но против отправки на фронт не возражал.
Оптимистичные и молодые. Их-то как раз война и забирала, чтобы отправить всех туда, где шел кровавый бой. Кому-то из них жить? Кому-то и не жить?
Жить предстояло Кольке за Невой. В саду, где поспевала горькая калина.
В руках у Кольки карабин. Ствол меж калиновых ветвей. Направлен к дальнему двору, где затаился враг. На мушку то и дело попадают темные мундиры. Ствол плюется пулями, которые поют, как осы, отбирая у фашистов жизнь.
Такая же оса попала и в стрелка. Колька мог бы и упасть. Но не упал. Упасть не дали колкие калиновые ветви, в которых он застрял, и те его держали, как попавшего врасплох любителя чужих плодов.
Смеркалось. Где-то рядом пискнула синица. Был дан сигнал к отходу. Рота отошла. А Колька, как стоял среди калиновых ветвей, так и стоит. Ну, как живой. И карабин с ним рядом, готовый к выстрелу. И совершит тот выстрел снова Колька, не знающий того, что он убит. Так, во всяком случае, представилось старушке Бутаковой, кого я слушал через семь десятков лет после войны, невольно постигая горе матери, не отпускавшее ее от сына, такого верного родной стране, такого несмышленого и молодого, кто налегке ушел в глубокое, как ночь, небытиё.

НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ

Документальное повествование «Тотьма – город милосердия» воспринял с глубочайшим переживанием, как горькую правду о добро- нравных жителях города, откуда я родом. С автором повести Леонидом Дьяковским встречался я, как мальчишка с мальчишкой на улицах Тотьмы в годы Великой Отечественной. Встречался и в зрелые годы, как литератор, в Череповце, в 22-й школе города, где Леонид Максимович преподавал литературу и постоянно организовывал для ребят литературные вечера. Кто только на них из писателей не бывал! Сережа Чухин, Леня Беляев, Слава Хлебов, Виктор Коротаев, Борис Чулков. Пожалуй, надо перечислять всю пишущую братию Вологодской земли. К писателям у Дьяковского было особое отношение, как к людям, которые могут дать нечто ценное из области нашей культуры, как если бы что-то мы упустили и стали перед ребятами, как должники.
Сам Леонид Максимович прошел особую школу сурового детства, когда человек жадно тянется к жизни, а та еще неизвестно, откроет ему свою дверь или нет? И вот перед нами общественный дом со спасительным входом, куда желанно войти и попробовать жить. Попробовать потому, что в прошлом у маленьких были сплошные потери. Дети теряли своих матерей и отцов. Теряли дома. Теряли и будущее свое.
Детдом №1. Многие годы здесь заведующей была Клавдия Ивановна Копосова, человек добрый и обязательный, способный к щемящему состраданию. Рядом с ней плечо о плечо и Антонина Дмитриевна Попова, всё умевшая и всем помогавшая. Сердца и той, и другой были всегда открыты для малышей. В 1933 году здесь находилось около ста махоньких человечков.
Приблизительно в те же годы был открыт и детдом №2, красивейшее в городе здание, где оказалось 83 школьного возраста девочек и мальчишек. Детдом одним их первых обзавелся лошадью, поросятами и земельным участком для огорода, дабы ребята не только учились, как надо жить, но и сами устраивали себе предстоящую жизнь.
Следующий детдом №3 размещался в четырех помещениях. Здесь оттаивали от сиротства от 80 до 150 человек. К хозяйству были прикреплены пять гектаров покоса, пахотная земля, и как привычные уже, поросята, лошадь и даже лесные лисы.
Кажется, полагает Дьяковский, никакой другой город не совершал такого похода к русскому милосердию. Причин здесь несколько. Удобная и дешевая речная магистраль, функционирующее педучилище, относительно благополучные хозяйства района, где был неплохой урожай зерновых и развитое животноводство. Мало того, город был окружен кольцом лагерных поселений, где была высокая смертность ссыльных, детям которых куда деваться? В лучшем случае, в ближний детдом.
Трудное бремя вынесли на себе детдомовские ребята. Подобное можно сказать и о их матерях и отцах. Часть ребят попадала сюда из-за того, что в семье умирали все взрослые, или родителей отправляли в дальние земли, как арестантов.
Через все страницы повествования просматривается вопрос: что породило в стране сиротство? Ответ на него лаконичен: раскулачивание, переселение народов, аресты и репрессии, обеднение крестьянства, вдобавок еще и Отечественная война. Всё это и стало главной причиной разновеликой народной беды.
Некто Рябов, весьма уважаемый человек, работал секретарем Архангельского, а затем и Вологодского обкома, но кому-то из крупных чинов, вероятно, не угодил и был взят под конвой, как враг существующего режима. Жену его, чтоб изолировать от людей, отправили в Казахстан. Осталось в семье четверо малышей: Феликс, Валя, Юра и Эмма. Куда их? Из светлых хором — в город Тотьму, а там — в детдом №3.
Мать малышек, о-о, как страдала она, потеряв навсегда своих дочек и сыновей. Не выдержав злой неволи, обратилась с мольбой к солагернице, упросив ее, чтоб та после отсидки съездила в Тотьму. Нашла бы там ее деток. Нашла бы единственно только затем, чтоб обнять их от имени мамы и крепко-крепко поцеловать.
Солагерница оказалась женщиной благородной. Освободившись, исполнила просьбу супруги секретаря. Отыскала деток ее в детдоме и всех четверых крепко-крепко расцеловала, не сказав им о том, что мамы у них больше нет. Хотя об этом дети догадывались и сами. Догадывались, несмотря на то, что в регистрационной книге черным по белому было записано – место жительства Рябовых – Котлас.
Так-то вот, Феликс, Валя, Юра и Эмма. Скучаете по родителям – поезжайте туда, где их нет. Такова казуистика страшного приговора.
Повествование Дьяковского невелико по объему, однако в нем очень зримо показана не только мука незнания того, где сегодня твоя потерянная родня, но и та великая, не имеющая границ щадящая жалость, с какой сотрудницы тотемских детдомов шли навстречу чужим сиротам, передав горемыкам частичку своей светоносной души.
Читая повесть, я вижу перед собой то, что когда-то рассматривал собственными глазами. Детдом на крутом берегу полноводной реки, просторный двор и ребяток в казенной одежде, играющих то в футбол, то в упрятки, то в салки, то в догонялки. Вижу рядом и Песью Деньгу, где ребятки пилят дрова. Вижу, как кто-то в пилотке, со скаткой шинели на правом плече спешит с чемоданом от парохода. Значит, чей-то отец прямо с войны — на свиданье к родимому чаду. Вижу и девушку в вязаной кофте, как та, уезжая из Тотьмы, остановилась напротив заведующей детдомом Серафимой Васильевной Голубевой, обнимает ее и голосом звонким, на всю Володарскую улицу сквозь слезы и счастье отчаянно объявляет:
— Я Вас, Серафима Васильевна, никогда не забуду! Вы для меня – воскресшая мама! Прощайте, родимая…