16.10.2018 
2 
78 Сергей Багров БЕЗВЕСТНЫЙ ГЕРОЙ
Внизу, на зеркальной воде лежали улицы города. Казалось, они
смотрели в будущее свое, пропуская сегодняшний день, где была булыжная
мостовая, тени тихих домов, какие-то сухонькие старушки с корзинами на
плечах, возвращавшиеся из леса с ягодными дарами, машущая ручонками
босоногая малышня и колонна гнедых лошадей, везущих в белых мешках
зерно нового урожая. Над
возами вверху плыл плакат с крупно
выделенными словами: «Всё для фронта! Всё для победы!».
Протрубил грузовой пароход, причаливая к плотам поворотливую
баржу. Протрубил следом и пассажирский, куда по сходням тут же и хлынули
пассажиры. Среди отъезжающих юные-юные новобранцы, все, как один,
светлолицые, в пиджаках, со слабой улыбкой, приправленной чем-то не
очень уверенным и прощальным. На войну уезжают, и последний десяток
шагов по причалу идут налегке, позволяя сестрам, невестам и матерям
нести свои котомицы. Возле сходен, сбились, сгрудились, образуя плачущий
— Не раскисать! – полетело над головами. Это Алешка Аникьев, самый
рослый из новобранцев, кому поручили1 быть старшим, пока будут плыть
вверх по Сухоне до казарм, где новобранцев и разберут, отправляя туда, где
война.
— Алешечка! – Девичья ласковая головка так и льнет к плечу жениха. Но
уже убирают трап. Некогда и прощаться. Аникьев почти без разбега влетает в
пробрызги пены над колесом, попадая на нижнюю палубу, где его
подхватывают ребята.
Новобранец так весь и вывалился вперед, нависая над поручнем
парохода. Машет рукой. С губ, как ягоды, скачущие слова:
— Людочка-а! Я — с тобой! Считай, что я рядом! Не унывай. У этой войны
век короткий! Вернемся, как победители! Жди-и…
Казалось, только что оттолкнулись от пристани. Поплыли. И вот уже
ночь. А за ней — и заря.
Сентябрь 41-го. Подвиги на войне совершают не только герои, но и те,
о ком никто не расскажет. Отряд сухонских добровольцев так и канул в
безвестность. Хотя не совсем. Об одном из них Алексее Аникьеве рассказал
мне мой
добрый знакомый, ветеран последних трех войн Александр
Иванович Линьков.
— Война с Гитлером разбросала, кого куда, — поведал он мне. — Многих
поубивало в самом начале под Ленинградом еще в сентябре 41-го.
Алешке сначала везло. Но как-то в местечке под Ораенбаумом он был
ранен осколками в обе ноги. Идти не мог. Отстал от пехоты, которая
отступала в сторону Ленинграда. И тут колонна фашистских
Фольксвагенов. Алешка забрался в кусты при дороге, около склада с
какими-то запчастями. И надо ж такому случиться. Колонна против
склада и задержалась. Что оставалось Алешке. Или сдаваться? Или
бежать? Но бежать он не мог. Поэтому принял самое горькое для себя
— раздвинул кусты, достал из кармана гранату и, что было силы, бросил
в кузов Фольксвагена, откуда уже выпрыгивали фашисты. Не прятался.
Даже привстал на израненные колени и стал стрелять из походного
пистолета. Пять раз нажал на курок. И всё. Почувствовал, как его
подняли на штыки. Там, вверху, на штыках он с белым светом и
распростился.
Рассказал мне об этом один из наших, кто тоже был ранен,
скрывался, как и Алешка в тех же самых кустах. Однако не высунулся
оттуда. Оттого и живой. И меня просил, чтоб я никому об этом не
говорил. Я, однако, не удержался. Уже после войны встретил Алешкину
Людку. Ей и не надо бы может, да рассказал. Ах, как рыдала она.
После этого больше я с ней не встречался. Боялся за девушку. Боялся и
за себя. Хотел бы всё это забыть. Но как? Такое не забывают…
НЕПОКОЙ
Великое русское поле, поросшее юным лесом, чертополохом и
лебедой. Здесь когда-то работали агрегаты, выращивая хлеба. А
теперь тишина. Лишь глубокой осенью среди дикой
поднимается что-то бывшее, трудовое. Может быть, это тень забытого
труженика полей, кого разбудил непокой, и он встал, чтоб понять:
будем жить мы на грешной земле? Или – нет?
Неспокойная тишина. Неожиданно в лоне ее что-то чутко зашелестело,
как от лопастей хлебной мельницы, запустил которую тот, кто опять
становится хлеборобом.
Неужели такое не сбудется? – спрашиваем себя. И молчим, принимая
действительность краем сердца.
