Вологодский литератор

…В тот год я жил в Москве и был увлечен делом, которое занимало меня полностью, скучал об оставленной в провинции молодой супруге, писал ей страстные письма и подумать не мог, что окажусь невольным героем-любовником…
Она была решительной женщиной, решительной во всем, и среди сотрудников нашей фирмы слыла весьма авторитетной дамой. Высокая яркая брюнетка с замечательными, но излишне крупными чертами лица: бездонными глазами, налитыми губами, густыми бровями и копной волос, которую было трудно усмирить, большими руками, ногами… Облик получался несколько несуразный, даже тяжеловатый, но все это удивительным образом двигалось, колыхалось и передвигалось с завидной энергией.
В первый же день стажировки она подошла ко мне с видом, не терпящим возражений:
– Я много слышала о вас, читала отчеты и всегда хотела познакомиться. Не будете против, если мы спустимся в кафе?.. Хорошо? – Последнее слово она произнесла с едва различимым волнением.
Не подчиниться было невозможно, – я шел за ней, удивляясь самому себе. Недостатком воли я не страдал, но тут возникло нечто иное, – сторонняя внешняя сила, которой было сложно противостоять. За время, проведенное за столиком, она выведала все, что так или иначе пригодилось бы ей в дальнейшем. С этого дня я оказался под плотной женской опекой и таким вниманием к себе, к которому было трудно привыкнуть, но отвыкнуть еще труднее. Уже с утра она встречала меня в фойе первого этажа, и мы поднимались в офис, где все мои действия сразу же с восхищением оценивались. На планерках и совещаниях она неизменно подсаживалась, давала советы, следила за моим внешним видом, и если что-то было не так, ласково, по-женски, исправляла, хотя кончики ее пальцев дрожали.
По просьбе дамы я сопровождал ее до родного квартала, но провожание оборачивалось неизменной прогулкой по Москве. Мы проскальзывали в бурное переполненное метро, выходили на какой-нибудь станции, и моя спутница, безошибочно ориентируясь среди городских извилин, приводила меня или в тихий парк, или в маленькое кафе, или в полузабытый музей с дремлющими старушками. Там, надев тапки слоновьего размера, мы осматривали экспозицию, тихо переговариваясь и не глядя друг на друга, но я все равно чувствовал ее затаенный взгляд.
Наконец мы оказывались на полуосвещенной улице, где стояла ее многоэтажка, и еще час бродили вокруг. Она рассказывала о семье, о маленьком сыне и – вскользь – о муже, которого характеризовала совсем не так, как меня, – коротко, двумя-тремя колкими словами, почти убийственными. Я чувствовал, что здесь замешана ревность, обида, уязвленное самолюбие и, может, что-то еще, для нее близкое и больное.
С мужем я познакомился у них дома, в общей компании, и не нашел в нем ничего из ряда вон выходящего, – разве что немного грубоват, шутил с неизменным солдафонским юмором. Гости налегали на салаты и закуски, а я незаметно осматривался в квартире. Она оказалась типовой, еще советской планировки, обставленной такой же мебелью, но с претензией на избыточность.
Через месяц я был приглашен уже один, без приятелей, с ясным уточнением, что никого, кроме нас, не будет… Явился я, как и полагается, с букетом роз и с конфетами, с намерением не поддаваться на провокации, но был встречен так тепло и естественно, что все заготовленные слова были забыты, и мы стали общаться весело и просто, уплетая всякие вкусности, приготовленные к ужину.
Нам было хорошо вдвоем, мы даже спели на пару любимые песни, а потом я, окончательно выпав из реальности, пригласил ее на танец. Она как будто ждала этого: тут же, вытерев губы и быстрым движением поправив вечерний наряд, подступила с таким торжественным и счастливым видом, что во мне что-то дрогнуло. Смотрела она своими круглыми глазами так, что я стал медленно плавиться под ее взглядом.
– Поцелуйте же меня! – услышал я, когда танец кончился. Отступать было поздно, и я чмокнул ее куда-то в подбородок. Она застыла, на ее лице отразились и радость, и досада, но вдруг исчезли, и она улыбнулась понимающе и светло:
– Вы очень хороший.
Правда, потом, когда мы в очередной раз прогуливались по набережной Москвы-реки, она, напомнив о несостоявшемся поцелуе, тряхнула головой и произнесла с ироничным сожалением:
– Надо было применить метод под названием «тумба»!.. – И, видя мое полное недоумение, пояснила: – Все очень просто: забираешься с разбегу на гранитную тумбу, – например, на эту, и просишь кавалера оттуда снять. Объятие обеспечено, если кавалер не дурак… не бойтесь, это не о вас.
Конечно, на работе все замечали наш «тандем», даже сначала подшучивали, а потом и вовсе стали считать любовниками. Разубеждать смешно и глупо, но что-то предпринимать было нужно – авторитет наш таял на глазах.
Она подготовила доклад, но выступление закончилось провалом. Я сидел, как на иголках, все понимал и видел, мог подсказать и защитить, но… испугался шепота за спиной, подтверждения того, чего на самом деле не было и не могло быть. Так я предал ее в первый раз.
Удивительно, но она простила, а потом даже напросилась в гости в губернский городок, в который я наведывался почти каждые выходные. Я с трепетом ожидал ее приезда, не представляя, как поведет себя жена, тем более что объяснение визита коллеги было тривиальным: любовь к древнерусской архитектуре.
Но, вероятно, я ничего не понимал в женской психологии: они обе вели себя безупречно. Обсуждали какие-то общие темы, осматривали город, даже веселились, забыв обо мне. Я чуть не подавился бутербродом, услыхав за ужином серию советов «от подруги», которыми она потчевала мою благоверную: и кормить его надо так, и следить за ним этак, и вообще он требует повышенного контроля. Моя супруга согласно кивала головой, она всем видом показывала, что это ее искренне интересует… Правда, после отъезда гостьи в ее адрес были вставлены две гигантские шпильки.
– А ваша жена красивая! – было сказано мне уже в столице. Вместе с горечью и завистью я впервые почувствовал ее безграничное душевное тепло…
На первый взгляд, у нас и дальше все продолжалось, как прежде, но как-то около полуночи, когда в нашем фирменном гостевом доме я перебирал, зевая, заключительные листы отчета, вдруг прозвучавший резкий звонок заставил меня взбодриться. Открыв дверь, я буквально остолбенел: за порогом стояла моя москвичка, но как же она была не похожа на себя! Губы ее дрожали, сложенные руки о чем-то умоляли, а сама она была готова рухнуть на колени прямо здесь, в прихожей…
– Не губите меня!..
Ее голос прерывался, заглушаемый сдавленными рыданиями, и мне стало не по себе. Я усадил ее в кресло и стал отпаивать чаем, но плач становился все отчетливее, грудной голос почти басил:
– Неужели не видите, как я несчастна! Я хочу, чтобы вы были моим, только моим!
– Но ведь я женат, – попытался я хоть что-то сказать в ответ, но она сразу же пересела на диван и, схватив мои руки, стала целовать:
– Какие удивительные пальцы, длинные, утонченные, как у музыканта!..
А я лишь залепетал ей о долге, о грехе, о церкви, как вдруг она перебила:
– Почему я должна подчиниться какому-то долгу, если мои чувства говорят об обратном?
– Но ведь это опасно, это грех, это измена… – Я нес уже полную околесицу.
– Как была бы я счастлива, если бы это произошло! – только и сказала она тогда, а ее лицо на миг осветилось каким-то запредельным светом, но тут же потухло: – Да, я помню, вы любите свою жену.
– Но и вы мне тоже дороги, – обрадовался я, уцепившись за эти слова. – Наверное, надо идти, уже поздно. – И повел ее к двери, как будто там находилась черта, за которой этот ужас должен был исчезнуть навсегда. А на другой день я попросил нашего общего шефа повлиять на нее, оградить от излишней опеки, переходящей всякие границы… Второе предательство было особенно тяжелым.
Стажировка моя закончилась, я вернулся к себе домой и стал получать от нее длинные письма, которые всякий раз становились все короче и короче. Вероятно, потому, что мои ответы были такими. Вскоре переписка прекратилась, но мы иногда общались по телефону…
И вот однажды она, дозвонившись поздно вечером, неожиданно завела со мной разговор на тему, которую мы негласно не хотели трогать:
– Хочу, чтобы знали, – говорила она, – то, что я тогда испытывала, это было просто восхищение вашим умом, опытом… понимаете меня?
И прекрасно осознавая, насколько важен для нее этот разговор, я молчал, хотя мог утешить ее, поддержать, попросить прощения, наконец! Но я только буркнул в ответ:
– Что теперь говорить, дело прошлое.
Это было мое третье предательство. Больше она не звонила.

(Газета «Наша Вологда»: http://nvologda.ru/drugaya-zhenshhina/)