Вологодский литератор

В послевоенные годы на весь наш городок Череповец был один кинотеатр «Горн». Билеты на сеансы были копеечные, но попробуй купи их! В кассу всегда стояла большая очередь, и билеты быстро заканчивались. Помню, сколько огорчений у нас было, когда не удавалось попасть на сеанс. К 60-м годам был построен кинотеатр «Комсомолец», куда мы ходили уже в старших классах.
Удавалось мне посмотреть фильмы и у соседей Петуховых, которые первые в нашем доме купили телевизор. Вспоминаю и удивляюсь простоте нравов в те времена: постоянно вечером приходят соседи, рассаживаются по небольшой комнате Петуховых кто где придётся и смотрят два часа телевизор. И хозяева не высказывают никакого неудовольствия, а даже приглашают: «Приходите завтра. Снова обещают хороший фильм показать»… Люди были ближе и роднее друг к другу после войны.
Как ни странно, в раннем детстве я чаще смотрела фильмы летом в Квасюнине, чем в Череповце. Кино показывали в старом клубе раз в неделю. Киномеханик запускал в клуб всех, кто покупал копеечные билеты. Сидели не только на лавках (стульев там не было), но и на полу. Старая лента давала рябоватое изображение на экране и потрескивающий звук. Иногда рвалась. Но всё это для нас было неважно. Мы были увлечены сюжетом! После сеанса скамейки расставляли по стенам, и всегда была пляска и частушки под гармошку. А позднее уже стали крутить радиолу и танцевать вальс. Пластинок было мало, без конца крутили «Вальс цветов», но всё равно было весело. Посмотреть, как пляшет и танцует молодёжь, приходили пожилые женщины-колхозницы, садились по стенке на лавку, переговаривались. Смотреть фильмы они не ходили, а любовались только на живое действо живых родных людей. Домой они уходили рано, а молодёжь продолжала веселиться. К 12 часам ночи движок заканчивал работу, свет гас и все расходились кто куда: кто домой, а кто – гулять по деревенской улице и околице. Помню мы с моей троюродной сестрой Тамарой, вернувшись домой, не стучали в двери, а тихо залезали в открытое окно, чтобы не будить тётю Раю и её маленького сына Вову.
Но главная особенность того времени заключалась в том, что люди не занимались постоянным созерцанием чужой придуманной кем-то жизни на экране, как это характерно для нашего времени, когда ребёнка уже с пелёнок «подсаживают» на телевизор или смартфон. Все жили своей нелёгкой, порой тяжёлой даже, но именно собственной жизнью. При этом не утратили чувство радости: радовались праздникам, встречам с близкими людьми. Умели веселиться без посторонней помощи.
В Череповце наши квасюнинские родственники всегда собирались вместе за праздничным столом у нас или у Ульяны Ивановны Вальковой. Угощали друг друга от души всем, что удавалось приготовить. Основным угощением тогда были пироги. Но главным утешением при встрече близких были разговоры и песни. Часто пели хором народную песню: «Когда б имел златые горы»:
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Все отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна.

Не упрекай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу.
Тогда свободно и счастливо
С молитвой ты пойдешь к венцу.

Ах, нет, твою, голубка, руку
Просил я у него не раз.
Но он не понял мою муку
И дал жестокий мне отказ.
…….
Песня была очень длинной с печальным концом. Постоянно в застолье также любили петь «Ванька – ключник – злой разлучник…», «Ой, полным полна коробушка», «Живёт моя отрада высоко в терему…» и другие подобные им любимые народом песни. Были среди наших гостей и солисты, которые имели свой особый репертуар.
До сих пор звучат в душе голоса племянников моей бабушки — Юрия и Ольги Вальковых. Особенно врезалось в память, как Ольга Андреевна низким трагическим голосом пела некрасовское «Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село. Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело…» Пение ее пробирало до костей каким-то особым морозом печали и трагического восторга одновременно.
Её брат, Юрий Андреевич, пел под гитару также некрасовское «Где твоё личико смуглое, нынче смеётся кому? Эх, одиночество круглое не посулю никому!…», «Очи чёрные», «Всё васильки-васильки …», а также многие стихотворения Сергея Есенина. Пел он с воодушевлением, но негромко и удивительно тонко передавая оттенки мелодии песни, а через это и свои чувства. Именно свои, а не чужие. Мне, ребёнку, тогда казалось, что он сам придумал слова песни и сочинил мелодию к ним.
Юрий Андреевич часто навещал мою бабушку – мать своего лучшего друга детства и юности Владимира Калачёва, погибшего под Ленинградом в 1943 году. Бабушка до самой своей смерти не верила, что сын погиб и ждала его, поэтому, когда Юрий пел есенинское «Письмо матери» — «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет!… », она начинала тихо плакать. Глядя на неё, и я едва могла справиться со слезами.
Но настоящей певицей была моя крёстная тётя Рая, жена другого бабушкиного племянника – Ростислава, который также пропал без вести во время войны. Всегда с большим трудом родственникам удавалось уговорить ее петь. Она долго отказывалась категорически. Видимо, считала, что ей, как вдове, не пристало петь, да и не было соответствующего настроения. Однако всем гостям очень хотелось послушать ее замечательное пение, они упорно её уговаривали, и, наконец, она соглашалась. Голос у неё был грудной и очень сильный. Казалось, что от её пения звенят в окнах стёкла … Хотя её никто не учил пению, у неё был голос оперной певицы. Слушая её, все наши гости погружались в какой-то печальный, и в то же время яркий, мир. Почему-то ее всегда просили исполнить одну и ту же песню «Лихорадушка». Я, будучи ребёнком, не задумывалась над её смыслом, а наслаждалась только необычно красивым голосом своей крёстной. Вот слова этой народной песни:
Голова ль моя, ты головушка,
Голова ль моя, ты буяная!
Ой лю-ли, лю-ли, ты буяная!

Выдал батюшка за немилого,
За немилого, за ревнивого.
Ой лю-ли, лю-ли, за ревнивого!

Он лежит, лежит во постелюшке,
Его бьёт-трясёт лихорадушка,
Ой лю-ли, лю-ли, лихорадушка!

Ах ты, матушка-лихорадушка,
Потряси мужа хорошенечко,
Ой лю-ли, лю-ли, хорошенечко!

Ты тряси больней, чтобы был добрей,
Разминай кости, чтоб пущал в гости,
Ой лю-ли,лю-ли, чтоб пущал в гости!

Когда я стала старше, то начала понимать, почему Раиса Ивановна всегда упорно отказывалась петь эту песню. Покойный муж её, Ростислав, был значительно старше ее и, как говорила сама Раиса, сильно её ревновал. Он заведовал клубом, искусно играл на балалайке, причём, не только народные песни, весёлые и грустные, но и импровизировал, например, достоверно изображал, как поют монахини в церкви. Именно в клубе на занятиях художественной самодеятельности Ростислав и познакомился с Раисой. Они женились перед войной, но счастье было недолгим. Весной сорок первого его арестовали по оговору и отправили в тюрьму под Ленинград. Началась война, блокада, и вот человек пропал без вести… Кто-то из земляков, вернувшийся с фронта, рассказывал Раисе Ивановне, что видел Ростислава в декабре сорок первого среди отпущенных из тюрьмы изможденных людей, бредущих по льду Ладожского озера в строну Ленинграда. Уже в девяностые годы его дочь Тамара, искавшая следы пропавшего когда-то отца, получила извещение о том, что он умер в блокадном городе в 1942 году.
До сих пор я не понимаю, почему же тогда родственники так упорно уговаривали Раису Ивановну петь «Лихорадушку». Неужели потому, что артистическое искусство певицы способно было победить трагедию реальной её жизни?
Народ тогда пел грустные песни, но жил много веселее нынешних иных весельчаков, которые не сходят с экранов телевизоров в наше время. Потому что народ жил тогда настоящей, своей собственной жизнью со всеми её бедами и радостями.