Вологодский литератор

В ожидании  парохода мы прогуливались по берегу Тотьмы втроем: Николай Рубцов, сотрудник местной газеты Гоша Макаров и я. Было лето  60  какого-то года. Шли и слушали Гошу, который писал в то время  очерк о сподвижнике Стеньки Разина  атамане Илюшке Пономареве. Рассказывал Гоша про то, как Илюшка, спасая себя, бежал от своих товарищей, оставив их пропадать  в таежных урочищах Унжи. Предстояло ему ватагу восставших, в которой было семь сотен бойцов, куда-нибудь прятать или бежать с ней  к востоку. Но это было связано с риском. Повстанцев уже настигал воевода Нарбеков, и без боя уйти от него было уже  невозможно. Илюшка понял, что он проиграл, потому и решил исчезнуть, как невидимка, взяв с собой не 700 человек, а лишь пятерых.  Хотел отсидеться в Тотьме до лучших времен. Да около речки Черной, в пяти верстах от уездного города был схвачен и сразу доставлен в губную избу, где воевода Ртищев и заставил Илюшку разговориться, а там и повесил его на высоком Сухонском берегу.
Нас  с Рубцовым смутила не столько казнь  атамана, сколько его путешествие на санях после смерти по многочисленным селам и деревням трех соседних друг с другом уездов, где Илюшку  вешали снова и снова, дабы устрашить его видом  местных селян. Мол, подобное будет со всем мужичьём, кто подымет голову на царя.
— Сплоховал атаман, даже жалко его, — подытожил Макаров.
На что Рубцов горячо, в возмущении:
— А мне нисколько его не жаль!
Макаров смутился:
— Но почему?
— Потому, что он дезертировал, — ответил Рубцов, — бросил своих товарищей. Будь я тотемским воеводой, я бы тоже его, как предателя, к смерти приговорил.
Приблизительно так выразился Рубцов об Илюшке Пономареве.
Спускаясь к пристани, куда был должен приплыть из Вологды пароход, Рубцов покосился  на красную крышу  Потребсоюза, где когда-то был голый берег, на котором стояла виселица с Илюшкой.
— Угрюмое место, — вздохнул и, не приняв души разбойного человека, повернулся к реке.
Тут раздался гудок, и возле Зеленей мелькнул двумя  этажами белопалубный  Ляпидевский. Рубцов немного повеселел.
— Завтра на нем я и поплыву.
— Куда? — спросил я его.
— Сам не знаю пока,- ответил Рубцов, — но  сначала в Москву. Ну, а там, может, даже туда, где всё это происходило.
— Неужели на Унжу?
— Почему бы и нет! Возьму в каком-нибудь толстом  журнале командировку — и на целое лето в края, откуда  бежал трусливый Илюшка.
Не поверил Гоша Рубцову. Не поверил поэту и я. Однако, Рубцов по приезду в Москву действительно взял в одном из журналов командировку. И умчался  куда-то на Унжу, а там и в глухие смешанные леса, где когда-то разбойничал Стенька Разин. Правда, пробыл он там недолго. Всего лишь несколько дней. И, возвратившись оттуда, даже еще по дороге в Вологду начал писать: «Мне о том рассказывали сосны…» Писал под стук колес поезда. Продолжил же эту поэму в Тимонихе, у Белова. А закончил ее у себя на последней квартире в Вологде, на улице Яшина, номер три.  Поэму о той  роковой, крайне редкой любви, какую заслуживает не каждый.