Вологодский литератор

официальный сайт
18.08.2018
0
197

Юрий Максин РЫБАЛКА С ВНУКОМ Рассказ

Дед сидел на берегу залива. Настоящее русло реки было там, за полукилометровым сверкающим зеркалом водной глади, в которое тихо смотрелись синее небо и белые облака.

Вода заходила в залив через широкую горловину невидимого под водой глубокого Ямного ручья. Слева речное русло от взора закрывал Большой горбан. Справа – Муравьиный остров, со временем ставший полуостровом с хорошо заметной бывшей островной частью. Муравьёв на ней, как машин в большом городе, куда ни ткнёшься, везде ты им мешаешь. Ни постоять, ни прилечь. Так и остаётся остров, как независимое царство-государство, в полном владении муравьёв.

Сквозь горловину ручья можно было увидеть буксир и баржу, идущие по реке, иногда там плавно пролетал «Метеор» – судно на подводных крыльях, или стремительно, задрав нос, проносилась моторная лодка.

«Залив есть залив, такой же тихий, как кровь в моих жилах, – подумал Дед. – Но приходит ветер, и сначала появляется рябь, потом волны, иногда даже с пеной. Да вот чайки ещё не дают заскучать».

Весной в залив заходила крупная рыба и нерестилась там, на прогретом весенним солнцем мелководье, но летом, когда залив мелел, она скатывалась в русло. Чайки охотились на рыбу помельче – и в заливе, и на отмелях вдоль песчаных речных берегов. Сверху, в тихую ясную погоду, они хорошо видели стаи окуней, гонявших  малька.

Где кружат и пикируют чайки – там и рыба. Дед, прикрыв глаза, вспоминал, как легко выхватывал из кипящей от окунёвой стаи воды одну полосатую рыбку за другой. При каждом забросе, пока стая не уходила, удилище спиннинга резко сгибалось и упруго дрожало от заглотившего блесну окуня.

«Красивая рыбка и вкусная, для ухи лучше не бывает», – продолжал размышлять Дед…

 

Он пришёл на берег давно, уже много лет назад. Но всякий раз от чего уходил к тому и приходил. Казалось, что время здесь остановилось. Скорее всего, так и было, потому что всё оно здесь состояло из ожидания. А когда ждёшь, время почти стоит. И неизвестно ещё – дождёшься ли. Либо пролетает оно незаметно, делая человека седым и дряхлым, оставляя при этом душу его по-детски наивной, как от рождения.

Дед ждал не год и не два. Он ждал уже десять лет.

И иногда на берегу всё же происходили эти волшебные встречи, когда изменялась реальность, и долгожданный образ вдруг выходил из пространства, из солнечных бликов на воде залива, или из лунных, припорошённых звёздной пылью, если это было поздним вечером.

И тогда Дед брал Внука за руку, и они шли от реки домой, в старый деревянный дом, где без них было пусто, но где время тоже остановилось от долгого ожидания. Где чисто прибрано, и  можно увидеть то, чего не увидишь нигде.

Дед вёл Внука мимо вросших в землю домов, где когда-то жили люди. Их было много в большой деревне. Вот тут жили Вершинины, тут Ванюшкины, тут Васьяновы, тут Телегины, там Комаровы, Силины, Спирины, Петрунины, Кузнецовы… Дед вспоминал эти старинные крестьянские гнёзда и называл Внуку фамилии.

– Дед, а Силины, значит, сильные?

– Да, такую фамилию носили не зря. А вот Телегины мастерили телеги.

– А что такое телеги?

«Эх, пропадай, моя телега, все четыре колеса!» – вспомнилась Деду отчаянная поговорка.

Вот они и пропали. Ни одного тележного колеса на всю деревню.

– Телеги, Внук, – это такой транспорт. – На них деревенские грузы возили. Сено с лугов, солому с полей, дрова из лесу…

И Дед начал долгий рассказ, водя Внука по пустым деревенским улицам. Но слова словами, а дела делами. Вот встретить бы у конюшни жеребёнка, другой бы пошёл разговор – о том, как погладить да чем угостить.

Да где их увидишь сейчас – жеребят.

Вот зайцев в лесу можно будет увидеть, их теперь развелось.

А потом Дед рассказал, как в заброшенной деревне зимой поселилась лиса. И спала себе в избе, на кровати, под старым одеялом:

– И правильно делала, чего зря добру пропадать. А у нас теперь кабаны зимой по деревне ходят. Видать, тоже себе избушку присматривают.

– Вот это да! – удивлённо произнёс Внук…

 

Иногда Дед приходил с рассветом и смотрел, как пробуждался залив. Солнце поднималось всё выше. Вода теплела, и в ней начинала играть рыба. То тут, то там раздавался плеск, по водной глади расходились круги. И заядлый рыбак не оставил бы это без внимания. Но взгляд Деда неизменно направлялся в горловину Ямного ручья, откуда могла появиться лодка…

От пения птиц воздух становился плотнее. Уже через час после восхода солнца казалось, что нет в воздухе пустого места, всё заполнялось живыми  звуками. «Вот она – жизнь, – думал Дед. – Наверное, и в воде есть что-то подобное. И реки, и моря, и океаны заполнены пением, не слышимым человеческим ухом, но слышимым обитателями водного зазеркалья. Огромные косяки рыб, идущих на нерест, не могут не петь. Даже копошащиеся в песке раки-отшельники наверняка что-то бормочут себе под нос. И уходящий в последний путь умирающий кит поёт свою прощальную песню».

Дед не любил большой город, где жил его Внук. Постоянный шум машин раздражал его. Уже через несколько дней Дед уставал, как на самой тяжёлой работе. К тому же пропадал аппетит, и тоска начинала глодать его душу под гул ненавистных моторов.

А пение птиц наполняло её любовью.

Солнце, воздух с ароматами трав и деревьев, вода из колодца давали Деду силу, как молодому, когда куска хлеба с солью, пары картошек и луковицы хватало, чтобы пилить дрова, косить траву и слетать в лес до обеда.

«Зачем, для чего здесь живут люди, – размышлял Дед о городе? – А ведь по-настоящему никто и не ответит. Наговорят всего, а главного не скажут. И что главное – земля, никто не понимает.

Не так и давно, всего сто лет назад русские люди это хорошо понимали. Сколько крови из-за неё пролили… А сейчас  бегут от неё как от чумы в свои города».

 

Ночью они зачарованно смотрели на звёзды.

– Почему в городе нет такого неба? – спросил Внук.

– Небо везде одно и то же, – ответил Дед. – Просто в городе много фонарей, там и ночью светло как днём.

– А зачем столько света ночью? – спросил Внук. – Ночью должны светить звёзды. Это же так красиво!

Густая августовская ночь, действительно, походила на сказку, и они то замолкали, то снова продолжали прерванный разговор.

– Дед, я хочу жить в деревне, – вдруг произнёс Внук.

– Ты и так будешь приезжать ко мне в гости.

– Нет, я хочу жить в деревне всегда.

– Здесь трудно. Зимой нужно топить печь.

– Я люблю топить печь. Смотреть, как горит огонь. Пушок тоже любит смотреть на огонь.

– Здесь нет магазинов.

– Я буду ловить рыбу, носить грибы.

– Нужно сажать и копать картошку.

– Я буду копать картошку.

– Чтобы испечь хлеб, нужна мука, но нет ни одного поля, где росло зерно, и нет ни одной мельницы, чтобы его смолоть.

Много чего не стало для нормальной, размеренной жизни в деревне, что помнил старый человек и чего никогда не видел и не увидит уже молодой.

– Почему отсюда уехали люди? – вдруг спросил Внук. – Дед, а почему у тебя нет машины?

– Потому что у меня есть звёзды…

Дед видел, как в душе ребёнка свет естественный боролся со светом  искусственным. И борьба шла не на шутку. Внук молчал. И было слышно, как он пыхтел и ёрзал. И вот он прильнул к Деду.

Дед обнял его за худенькие плечи и крепко прижал к себе.

Звёзды горели всё ярче. Дед чувствовал, как тело Внука ослабевает, и в него потихоньку забирается сон. Дед поднял ослабевшее тельце и внёс в дом. На большом сундуке, стоявшем у печки, он загодя соорудил гнёздышко для Внука. Осторожно, чтобы не разбудить спящего мальчика, не раздевая, сняв только обувь и носки, положил его туда. И накрыл старым тулупом.

– Поживи, как Дед, – сказал он, перекрестив Внука. – Пора и мне на покой.

Но сон не шёл к старому человеку. Он ещё долго сидел рядом с Внуком. Картины далёкого детства роились перед его мысленным взором.

 

И Дед вдруг отчётливо увидел себя года в три-четыре, стоящего под разлапистой елью, и рядом большой белый гриб. Отец тогда впервые взял сына с собой по грибы, и, конечно же, слышал, спрятавшись рядом, его радостный крик: «Папа, я белого нашёл!». Как выглядят белые, маленький мальчик знал и даже держал в руках, когда отец приносил их из леса. Сын оглянулся, ища отца, и увидел ещё один гриб. И снова радостно закричал. Отец появился тогда, когда детское сердце вдруг испугалось – и леса, и ёлки, и что его никто не слышит.

– Покажи-ка, что тут у тебя? – сказал отец, улыбаясь и ставя рядом свою большую корзину. – Ка-а-кие красивые грибы!

– Папа, это я сам нашёл?!

– Ты, мой дорогой. Ты, сынушка, – сказал отец и подал ему нож. – Вот здесь надо срезать, под корень, чтобы грибницу не повредить.

Эта простая наука навсегда поселилась в сердце. Бери грибы, чтобы грибницы не повредить; бери ягоду спелую, когда она легко отделяется от давшего ей жизнь стебелька; лови рыбы и бей лесного зверя столько, сколько нужно для жизни, а не для денег – и тогда природа не оскудеет. Для денег даже природе всего не напасти. Деньги делают человека жадным. От них всё зло для природы.

 

Внук спал, в своём гнёздышке. А Дед всё сидел в темноте с открытыми глазами и как будто рассматривал, прочитывал картины, возникавшие в его бессонном мозгу.

Пошёл дождь, и Деду в какой уже раз вспомнилось, что капли, ударяя о драночную крышу сарая, создают необычный для воды звук, похожий на шуршание сухих листьев, когда их много и когда бредёшь, специально загребая их ногами. «Господи! Сколько их истлело даже за годы моей одинокой старой жизни. А одинокой потому, что не могу сорваться, как они, и лететь, куда ветер дует. Тут и помру – в родном доме, в родных стенах, под родным деревом, как будто и нет никакого ветра в этом мире.

Всё злее крутит и вертит людей непогодное время. И детей жаль, а уж о внуках и говорить нечего. Что они видят в своих городах? И какое-то всё не наше, не русское. Мне вон и то джинсы послали донашивать. А того, что в ватных штанах давно стало удобнее, не понимают. Но в гости, конечно, в них не заявишься.

Если в ванной стоять под душем с заткнутыми ушами, то звук льющейся на голову воды такой же, как шум дождя, летящего из небесного душа на крышу. Полное сходство. Завтра Внуку скажу об этом, пусть дома попробует, да маму с папой научит, – подумал Дед. – Глядишь, лишний раз обо мне  и вспомнят».

Дед каждое лето подвешивал на сарае полог, защищавший от комаров и мух. С этим же пологом они ездили с отцом на сенокос. Орнамент льняной ткани выцвел, но на ней не было ни одной заплаты.

«Этот полог сшила моя бабушка, значит, для Внука она – прапрабабушка. Сколько ж лет этому пологу? – задал себе вопрос Дед и ответил. – Не меньше ста.

Сначала был выращен лён, потом обработан до кудели, потом бабушка пряла из кудели нитки, затем сама их красила самодельными красками. Затем ткала полотно, потом такими же крепкими нитками его сшила, и появился полог. Земной век бабушки Евдокии – Дуни-тонкопряхи – не был долог, а полог, в котором кроме ручного труда другого и нет вовсе, уже век служит семье, и всё не износился.

Прежние вещи долго служили человеку, да и люди обходились малым. Малым, но надёжным. Завтра будет что рассказать Внуку, – снова с улыбкой подумал Дед. – Лён любит поклон, не сразу из него получается куделя и нитки.

С утра сделаем удочки и пойдём на рыбалку. Будет ему потом сниться, как поплавок тонет».

Словно подтверждая мысль Деда, Внук во сне дёрнул рукой, явно подсекая потащившую поплавок рыбу.

За добрыми мыслями Дед задремал.

Иногда он боялся заснуть и не проснуться. Но сегодня он был не один, ему хотелось жить. И ни одна грустная мысль не пробилась в давно поседевшую голову.

 

Ещё лет пять назад, то в одном, то в другом конце деревни вдруг начинала теплиться жизнь. Из городов приезжали сюда чьи-то потомки и совсем незнакомые люди. Отворялись двери домов, приминалась колёсами машин трава, воздух заполнялся запахом дыма и подгоревшего мяса. Из машин слышались громкие звуки, которые почему-то называли музыкой. Это длилось день, два, иногда неделю.

В один из вечеров Дед также привёл Внука со стороны залива…

Утром другого дня они стали готовиться к рыбалке. Удилище Дед приготовил заранее. Тонкий, ошкуренный, высохший ствол молодой ольхи стал почти невесомым. Дед положил толстый конец удилища на скамейку, а Внук аккуратно вбил в него два коротких гвоздя. Затем они прикрутили к другому концу петлю из алюминиевой проволоки, привязали к нижнему гвоздю леску, намотали метров пять и пропустили леску через петлю. Осталось приладить поплавок, грузило и крючок. И тут они услышали, как кто-то хмыкнул у них за спиной..

– Это Плохиш, – шепнул Деду на ухо Внук.

– Зачем вы с этим хламом возитесь? В магазине что ли удочку не купить. У меня удочка за четыре тысячи, – Плохиш нахально посмотрел на Деда и Внука.

Внук смущённо зашмыгал носом.

Манера подходить сзади всегда раздражала Деда

Он медленно повернул голову и, ничего не говоря, глянул на незваного гостя. Затем медленно распрямился и жёстко, так что нахальство Плохиша сменилось испугом, произнёс:

– У нас другие задачи, верно, Внук?

Внук обрадовано кивнул головой.

И они продолжили изготовление самодельной удочки по всем правилам, переходившим из поколения в поколение деревенских рыболовов.

Плохиш, уже молча, продолжал за ними наблюдать.

Деду хотелось послать его подальше, чтоб не пыхтел за спиной, но он сдерживал себя, понимая, что в любой детской душе не всё сломано взрослыми богатыми дядьками или богатыми родителями.

– А поплавок мы сделаем из пробки, – сказал Дед, обращаясь к Внуку. – Рыбы-верхоплавки принимают его закусок коры. Можно ещё сделать поплавок из гусиного пера или пера цапли. В следующий раз мы такой сделаем. У меня есть одно цаплиное перо, сначала покажу его тебе целиком, оно большое, красивое. Я его на берегу нашёл. Не часто такое бывает, цапли ведь лягушек на болоте ловят, а туда просто так не пройти, – Дед проколол пробку толстой иглой с вставленной в неё леской и показал, как можно двигать по леске поплавок, устанавливая нужный спуск. Удобно и быстро.

– Дед, дай я попробую… Здорово!

– Ну, вот. Теперь осталось грузило и крючок привязать. Привяжем большой – на леща.

Когда удочка была готова, Дед спросил Внука, откуда он знает Плохиша.

– Мы с ним на одной улице живём, только у них дом другой, не старый.

Дед, а ещё Плохиш сказал, что его отец всю землю в деревне скупит и всех отсюда выселит.

– Успокойся, Внук. Пока я здесь, Плохиши будут вести себя смирно. Они не мы с тобой. Нам и без удочки за четыре тысячи весело. Пусть-ка он попробует выловить такого леща, какого мы с тобой завтра поймаем. Не в удочке дело, Внук, а в удаче. А удача честных людей любит. Честных и справедливых. Нам ведь с тобой много рыбы не надо, не побежим с тобой лишний улов продавать, разве можно продавать удачу. Поймаем на уху, Пушка угостим, чтобы городские коты, которые свежей рыбы в глаза не видели, перед ним не задавались. Пушок, когда свежей рыбки поест, знаешь, как замурлычет. Ни один «Вискас» такой песни ему не подарит.

– Дед, я так хочу на рыбалку!

– А уж как я-то с тобой хочу леща вытащить.

– Дед, у нас будет удача?

– Для этого мы с тобой пораньше ляжем, чтобы пораньше встать. Кто рано встаёт, тому Бог даёт. Знаешь, какой на зорьке клёв! А Плохиши в это время ещё во сне пузыри пускают. Вчера опять поздно угомонились.

– Им рыбу Спирёныш приносит.

– Это его дело. А Спирёныш больше не говори, Алексеем его зовут. Парень он неплохой, только выпить горазд. А когда человек пьяный, к нему люди уважение теряют, вот и начинают неуважительно называть. Фамилия их Спирины, от имени Спиридон, а если ласково, то Спиря. А если его Спирёнышем называть, то и он в долгу не останется.

– А Плохиши?

– А Плохиши – они и есть Плохиши. Это не фамилия. Это их суть. Они ко всем плохо относятся, у кого удочки за четыре тысячи нет.

– Или «Лексуса».

– Или миллиарда.

Дед и Внук посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Смотри, Внук, как Пушок повеселел. Он нашу удачу чует.

Кот, действительно, ходил вокруг Деда и Внука кругами. Он знал: когда Дед готовит удочку, впереди праздник. Не просто праздник, впереди – пир.

Иногда Пушок приносил показать Деду пойманную мышь, дескать, не зря хлеб ест, отрабатывает. Дед хвалил его, гладил по голове и приговаривал: «Ай, молодец!». Но когда Пушок принёс однажды пойманную на лугу птичку, и гордо посмотрел Деду в глаза, Дед ответил ему грустным взглядом и горько произнёс: «Дурак…».

Дед любил птах, и всё время стремился понять их певучий язык, а самозабвенное пение соловья мог слушать часами. Грустные думы оставляли его. Проходил час, другой, и Дед, омытый соловьиными трелями, чувствовал себя лёгким на подъём для любого хорошего дела.

Пушок не перестал ловить птиц, но больше не нарывался на слово «дурак», съедая их там же, на лугу, где поймал, оставляя, как знак удачной охоты, кучку безжизненных перьев.

– Дед, а в реке много рыбы? – спросил Внук.

Дед ответил не сразу.

– Было больше, – произнёс он вздохнув.

– Дед, а мы всю не выловим?

– Вот уж мы точно не выловим, – улыбнувшись, сказал Дед.

 

И он вспомнил свою первую рыбалку, на которую взял его отец. Рыбалка была зимней.

Прошёл слух о начавшемся клёве, и «вся деревня» рванула на реку. Окунь, действительно, клевал без всякой наживки. И на самодельные, и на покупные блёсны, чаще на самодельные. Воды в заливе в ту зиму задержалось много, и лёд на нём вдоль Ямного ручья весь был издырявлен лунками, возле которых сидели мужики и таскали одну рыбку за другой. Кому-то везло больше, кому-то меньше. Возле одного из них высилась целая горка мёрзлых окуней. Наверное, как раз на ямку попал, где окуни зимовали.

На льду виднелись и свободные лунки. То ли клёва в них сразу не было, то ли он уже закончился. Отец, достал свои самодельные снасти – подергушки с начищенными наждаком блёснами красной старинной меди, и одну из них опустил в свободную лунку, чтоб показать, как надо дёргать. Он отошёл осмотреться, где пробить свою, захватив пешню и топор.

И вдруг, как будто в пустеющей лунке только его и ждали, маленький мальчик ощутил, что его руку кто-то схватил и тянет туда, под лёд. Он отбежал от лунки, двумя руками держа свою подергушку, и на лёд выскочил здоровенный окунь.

Подбежавший отец отцепил окуня.

– Мне такого ни разу не попадалось, – только и произнёс он.

А вокруг уже собирались мужики, прикидывая, на сколько рыба потянет. Оторвался от своей уловистой лунки и самый удачливый из них. Такая удача – и не ему!

– Давай меняться, – сказал он, испытывая мальца на прочность. – Я тебе четыре окуня, а ты мне своего…

Деду и сейчас стало стыдно за того рыбака, желавшего лишить ребёнка удачи. Для него этот окунь был дороже целой кучи других окуней. Он был дарован ему, а не кому-то другому. И мальчик интуитивно ощутил, что предавать этот дар нельзя.

– Нет, – только и выдохнул он. – И всем стало понятно, что ни за что не отдаст.

В тот день он поймал ещё трёх окуней, по числу – меньше всех, но ощущение от рыбалки оставалось совсем другое. Он победил. А что победил, кого победил, ещё не понимал. Ощущение пойманной большой рыбы потом и жило в нём как ощущение правильной жизни, не поддающейся на искушения, на что-то стыдное, идущее против совести. В нём не возникало зависти, он жил с ощущением, что судьба дарит ему всё самое лучшее, самое дорогое. И рассказать об этом на старости лет хотелось самому близкому, самому дорогому – нежному росточку родной человечьей души.

 

Что сравнится с ясным летним утром? Дед сегодня не смог бы ответить на этот вопрос. Когда в твоей левой руке рука Внука, на правом плече удочка и подсачник, а Внук несёт ведёрко с червями, и за плечами у него рюкзачок с буханкой хлеба, заваркой для чая и всем, что кладётся в уху кроме рыбы, то не хочется думать ни о чём.

Вчера ночью они собирали выползков. Лучшей наживки для леща не придумаешь.

За день до этого, после ночного дождя, Внук обратил внимание, что утром тропинка, по которой они с Дедом выходили на улицу, вся была в дырках, но ни на тропинке, ни в траве никого не было. Как ни смотрел, никого не увидел.

– Не бойся, это черви выползки, они ночью вылезают воздухом подышать, особенно после дождя, а потом уползают обратно. Мы их штук пять для рыбалки соберём.

Но собирать выползков совсем не просто, они шума не любят и яркого света тоже, сразу обратно уползают, не успеешь схватить. У Деда для этого фонарь есть с красными стёклами, красного света выползки не боятся. Вот с этим фонарём они с Внуком и взяли пяток самых крупных.

– Дед, говорят, что есть такая наживка, на которую рыбы можно поймать сколько хочешь.

– Есть, наверное. Теперь много стало всего, чего и не надо. Но рыбу обманывать как-то не хочется. На червя она сама идёт. Нам надо по согласию. Ведь так?

– Так. Смотри, какой жирный, – сказал Внук, опуская в ведёрко с землёй последнего выползка.

– Да, маленькой рыбке с таким не справиться, будем надеяться на большую…  Пошли спать.

 

И Деду приснилось водное царство. Он видел сома, которого однажды поймал сосед. Сом весил три пуда, и его хватило на всю улицу, а тут он плыл живой, прижимаясь ко дну.  Он видел лещей, которые проплывали совсем близко, беззвучно раскрывая мясистые губы, видел щук, затаившихся в чёрном коряжье. Дед помнил, какие у них зубы, и как много этих зубов. А вот и судак поднялся из глубины. Экий красавец! И плотва, и синец прошли стаями. Но Дед ждал. Он ждал его – своего окуня, свою пойманную в детстве судьбу. И окунь показался во всей красе, повернув правый бок, и стал уходить, уходить… «Постой!» – закричал Дед. Но не услышал своего голоса, как будто сам стал рыбой и беззвучно разевал рот. «Нет, не услышит, мне надо плыть и догнать его», – и Дед шевельнулся всем телом и, как сом, заскользил за ушедшей судьбой.

«Да, чего только не приснится», – проснувшись, подумал Дед.

 

Вот и подошли они к небольшой лодке-плоскодонке, которую Дед смастерил, когда в деревне ещё работала пилорама. Любые доски можно было заказать. Швы надёжно проконопатил и просмолил. Дно лодки и борта снаружи для надёжности обил кровельным железом. Всё есть в этой маленькой лодке – нос, корма, лавочка чуть ближе к корме.

Внук сел на корму, а Дед – за вёсла на лавочку. Он осторожно, почти бесшумно выгреб на заветное место, где не раз и не два доводилось ему вытаскивать мясистую, губастую рыбину по имени лещ. Так же осторожно он опустил на дно «якорь» – кирпич на верёвке, хотя течения в заливе и не было, да и ветер едва рябил поверхность воды. Но Дед любил, когда во время рыбалки лодка стоит на одном месте.

– А теперь давай поменяемся местами и посидим тихо, посмотрим на всё вокруг, видишь, какая красота, – прошептал он Внуку.

– Давай, – так же тихо ответил Внук.

Минут через пять Дед насадил на крючок самого крупного выползка, показав, как это делается, закинул удочку и передал её Внуку. И они оба, не говоря ни слова, стали следить за поплавком. Спустя какое-то время он дёрнулся и успокоился. Наверное, рыба, проплывая, задела леску хвостом.

– Так, так, – прошептал Дед. Он уже почуял, что рыба осматривается, заметив у дна копошащегося червя. Спуск был приличный, метра полтора: что там, на глубине, делает лещ, не увидишь. Но вот от поплавка пошли лёгкие круги. Внук напрягся, готовясь подсечь, но поплавок не утонул, а лёг набок, затем медленно пошёл от лодки.

– Погоди подсекать, – прошептал Дед. – Это лещ. Он сейчас выползка на вкус пробует.

Поплавок снова встал вертикально.

– Ну, вот, – огорчённо прошептал Внук. – Ушёл… Но ещё ждалось и чувствовалось, что там, в воде, что-то происходит.

Поплавок снова лёг набок, поплыл и опять встал вертикально.

– Понравился червячок, – прошептал Дед. – Теперь главное момент не упустить.

Поплавок в третий раз стал испытывать внука на терпение, опять лёг набок, постоял на месте и поплыл. И вдруг стал медленно тонуть.

– Не спеши, – шептал Дед. – Подсекай.

Внук резко, но не сильно дёрнул удилище вверх и влево. Что-то большое потянуло за собой леску и повело в сторону.

– Губы у леща мягкие, слабые, главное сейчас не вытягивать его, а подтягивать постепенно к лодке, водить, наматывая леску. Не спеши, и он будет наш, – Дед говорил уже громче.

А лещ почуял неладное и заходил, то приближаясь, то стремясь удалиться от лодки. Внук чувствовал упругую силу крупной рыбы. Он уже два, три, четыре раза накинул леску на загнутые гвоздики, когда лещ сам приближался к лодке. А Дед уже приготовился подсачить леща, опустив подсачник в воду.

И когда лещ всплыл на поверхность, сверкнув серебряным боком, Дед ловко подвёл подсачник под леща и поднял вверх. И вот тут он ощутил реальную тяжесть пойманной рыбины.

– Килограмма на полтора, если не больше.

– Дед, я сам поймал леща? – голос Внука дрожал от возбуждения.

– А кто же ещё? Я только помог вытащить. Без подсачника леща в лодку не поднять, губа у него оборвётся, и поминай, как звали.

– Мы вместе его…

– Выловили, – добавил Дед. – Да, такого вытянуть непросто. Это не щуку или окуня на спиннинг вытянуть. Те так блесну заглатывают, что её иной раз долго вынимать приходится, да и крючок там  – тройчатка, целых три крючка.

Вот мы с тобой и с уловом, такой рыбины нам одной на уху хватит, и ещё хвост Пушку на ужин принесём. А в следующий раз за окунями пойдём.

 

После удачной рыбалки Дед с Внуком высадились на Большом горбане – песчаном полуострове, поросшем соснами и высоким можжевельником. Воздух  здесь был – не надышаться. Один берег полуострова, обращённый к руслу реки, круто возвышался над водной гладью, за что полуостров и получил название горбан, другой полого спускался к заливу.

Со стороны русла над песчаным дном, в прозрачной воде густыми стайками ходили мальки.

Дед сидел на крутом берегу и смотрел, как Внук полощется на мелководье в нагретой поднявшимся солнцем воде. Счастливый от удачной рыбалки он то и дело кричал Деду, что видел, как проплыла большая рыба.

Ну, какая большая. Плотичка, наверное. Блеснула загадочно своим серебряным боком и поплыла себе дальше.

Дед позвал Внука разводить костёр. Внук долго ещё сидел бы в воде, но разжигать костёр было интереснее.

Дед послал его собирать сухие ветки, нападавшие под деревья, и плавник, выброшенный на берег. Отполированный водой и высушенный солнцем  плавник горел почти без дыма и давал много жару. Чайник на костре из него закипал даже быстрее, чем на плите или на газу.

– Дед, это что за грибы? – закричал Внук.

Дед подошёл и с удивлением увидел под кустом можжевельника пять крупных рыжиков. Рядом виднелись рыжики помельче, но Дед срезал только пять крупных. На срезе выступил красный сок, похожий на кровь. Рыжики оказались на удивление ядрёными, без единой червоточины,

– А эти, маленькие, оставим на завтра. Крупно нам сегодня везёт. Рыжики – царские грибы. Сейчас мы их с солью на костре поджарим. Такого блюда ты в городе не едал, и ни в каком ресторане его не подадут. Но рыжики надо сначала в воде ополоснуть. Только осторожно, не подними песок со дна. Займись-ка этим делом, и будем костёр разводить, – Дед наломал тонких сухих веток, сгрёб под них кучкой сухие иголки и подождал Внука, который с разбега взлетел на высокий берег с рыжиками в обеих руках.

– Положи их на пакет и иди сюда, – сказал Дед. – Теперь посмотри, как костёр разжигают. Для этого нужен сухой материал: бумага, берёста или сухие иголки и сухие ветки. В следующий раз ты сам так сделаешь. Вот тебе спички, поджигай.

Первая спичка, вспыхнув, погасла от дуновения ветерка.

– Учись разжигать с первой спички, – сказал Дед. – Надо прикрывать огонь от ветра. Поджигай ещё, учись.

С третьей спички огонь перешёл на иголки, затем перескочил на веточки. Подложили сушняк, и костёр зажил своей жизнью.

– А теперь мы приготовим рыжики, – сказал Дед. – Срежь-ка два  прутика, вон с того деревца. – Дед показал на ивовый куст на пологом берегу Большого горбана.

Внук так же быстро, как помыл грибы, исполнил дедову просьбу. Ему было приятно во всём помогать Деду.

– Теперь гляди, – сказал Дед.

Он вынул соль, посолил рыжики, повернув их пластинками вверх, затем насадил на каждый прутик по рыжику, дал один Внуку.

Они держали грибы над огнём пластинками вверх, сок в грибах закипел, растворив соль.

– Готово! – сказал Дед. – Пусть немного поостынут…

– Ну как? – спросил Дед, когда первые два рыжика были съедены.

– Классно! – ответил Внук.

– Не классно, а вкусно. Готовь дальше. Меня угостить не забудь.

Дед спустился к ивняку, и вырубил два рогача и перекладину, чтобы подвесить чайник и котелок для ухи.

Внук, уже без просьбы Деда, набрал воды и в чайник, и в котелок. Вскоре котелок висел над костром, и Деду снова вспомнилось детство, когда вместе с другом они вот так же на Большом горбане, только без взрослых, варили уху и кипятили чай, отпросившись из дому с ночёвкой.

Вспомнил, как опустилась ночь, и темнота придвинулась к самому костру, и было страшно  остаться без огня, но дров они с другом натаскали много – это были тот же плавник и сушняк. Сон бежал от друзей, да и ночная прохлада заставляла поворачиваться к костру то одним, то другим боком.

На реке вдруг послышался звук мотора, лодка приближалась всё ближе, было слышно, как она уткнулась в берег. Друзья насторожились, и стало по-настоящему страшно, когда ближайший к костру куст раздвинуло лезвие топора, а затем появилась голова здоровенного мужика, с удивлением поглядевшая на двух друзей-школьников, перешедших в пятый класс и таким вот образом пожелавших отметить своё окончание начальной школы.

– Привет любителям костра и солнца! – произнесла голова. И показавшийся вначале огромным мужик придвинулся к костру. Теперь его очертания проступили резко, и стало видно, что он обычного роста, явно навеселе, и что долго он здесь не задержится. Мужик прикурил от костра и, не попрощавшись, завёл свою лодку и двинулся дальше. Так и осталось загадкой, зачем он катался по ночной реке. А фраза: «Привет любителям костра и солнца!» засела с тех пор в голове Деда, и он не раз говорил её, приближаясь по жизни к чужому костру. Она легко и просто помогала завязать разговор.

Внук очистил две картофелины, две луковки, как показал Дед, вымыл их и стал ждать, что делать дальше. Вода в котелке закипела, Дед опустил в неё перец, порезанный картофель, через пять минут опустил мелко нарезанный лук, а ещё через десять минут выпотрошенного и порезанного на четыре части леща. Вода почти сразу снова закипела. Оценив объём будущей ухи, Дед со знанием дела посолил её. Оставалось ждать двадцать минут до её полной готовности.

– Теперь можно и чай начинать кипятить, – сказал Дед.

Внук приподнял перекладину, Дед насадил на неё чайник и достал банку с заваркой. Когда он её открыл, стоявший рядом Внук почувствовал запах сушёных трав.

– Дед, у нас нет в городе такого чая. Классно… Ой, то есть, вкусно пахнет!

– Здесь листья смородины, душица, мята. А в уху мы сейчас лавровый лист добавим.

От лаврушки пошёл аромат на весь Большой горбан. Уху сняли с костра, и Дед разлил её по эмалированным мискам. Чайник сначала загудел, потом закипел, плеская из горлышка кипятком. Дед снял чайник с костра и бросил в него заварку.

И надо ж такому случиться, что на реке вдруг застучал мотор, и спустя минуту к разгоревшемуся вновь костру, раздвигая кусты ивняка, приблизился человек.

– Привет любителям костра и солнца! – произнес он, сверкнув не лезвием топора, а белозубой улыбкой.

– Солнце на небе, а костёр – вот он, – сказал Дед. – Милости просим. Ушица, чай.

– От чая не откажусь, целый день на реке, в горле пересохло. Я тут брёвна чалю, на дрова. Их тут по берегам много навыбрасывало. Хорошие дрова. Когда высохнут, горят как порох. Жарко и без дыма почти.

Не чай у вас, а сказка, – сказал он, отхлебнув из поданной кружки.

– Чем богаты, тем и рады, – сказал Дед.

– Спасибо!

– Дед, давай скажем ему, что за травки мы заварили, – зашептал Внук на ухо Деду.

– Давай, скажем.

– Здесь душица, мята, листья смородины, – сверкая глазёнками, гордо зачастил Внук.

– То-то я чую, что-то знакомое, да не совсем. Всё вместе приятней получается.

Допив чай, незнакомый человек пожал руку Внуку, затем Деду…

Вечерело. Дед с Внуком сидели на крутом берегу Большого горбана, обращённом к руслу. Перед ними в закатных лучах текла река. Со спины было видно, что им хорошо вдвоём. Дед обнимал своей левой рукой Внука за хрупкие мальчишечьи плечи, а тёплая правая рука Внука покоилась на зябнущей пояснице Деда. Зеркало водной глади потухало. На воде иногда возникали круги, и течение реки уносило их из поля зрения. Уносило одни, возникали другие.

– Пора и нам двигаться, – сказал Дед. – Пора возвращаться в дом…

 

Ночная прохлада пробрала до костей. В суставах как будто исчезла смазка. Дед, кряхтя, подтянул к себе несколько сухих веток, бросил их в потухший костёр, где под слоем пепла дотлевали угли. Костёр задымил, потом ярко вспыхнуло пламя, побежав по сухим иголкам, и дохнуло теплом.

«Сколько Внуку сейчас? Вовсю десятый идёт. Не дитё уже, но и не юноша. Ему сейчас моё слово нужно. Ничего не хочу, – подумал Дед. – Хочу, чтоб дали увидеть Внука. Пусть и не похож на меня, но ведь отзовётся родная кровь. Ведь скажет Внук Деду – Дед!

Нет, видно, надо было так. За то, что город не стал мне дорог. А тем, кто в городе, не хочется жить на огороде…»

 

И он снова увидел Внука.

– Дед, а как там наш птенчик?! – радостно спросил Внук, спускаясь по лесенке с сарая, где он спал в пологу.

Птенчик упал вчера из гнезда трясогузки, которое она свила под листом шифера, положенным на старую крышу из дранки.

Когда они осторожно, боясь причинить боль, клали его в коробку, Деду показалось, что птенчик глубоко и горестно вздохнул. Наверное, удар о плотную землю у крыльца что-то отшиб в его нежном тельце, и даже травка, заботливо подстеленная в виде гнёздышка, не обрадовала его.

«Не жилец», – подумал Дед, но ничего не сказал Внуку.

Они осторожно напоили птенчика из пипетки, положили рядом с ним несколько мух.

– Пусть отдыхает, не надо его тормошить. Завтра снова покормим, – сказал Дед. – Сегодня ему не до нас.

Утром птенчик уже не дышал.

Внук, спустившись с лесенки, хотел сразу бежать к птенчику, но Дед сказал: «Давай сначала позавтракаем». Он намазал хлеб городским маслом, поставил пакет пряников, а Внук, отвернув краник пыхтевшего самовара, разбавил  заварку в чашках.

– Спасибо, – сказал Дед, принимая свою большую, с затёршимся узором чашку, налил чай в блюдечко и слегка подул на него. Внук сделал то же самое, и они, улыбаясь друг другу, стали завтракать…

А потом Внук ревел громко и казалось, что его отчаянный плач услышала трясогузка-мать, потому что за окном вдруг залетала маленькая серая птичка, заглядывая и попискивая на своём птичьем языке, как бы успокаивая человеческое дитя, впервые увидевшее, что делает смерть.

– Пойдём, закопаем. Не реви и принеси лопату, – сказал Дед.

Ямку выкопали в саду, около старой яблони.

– Что теперь с ним будет? – спросил Внук, всё ещё всхлипывая.

– Всё, что жило на земле, попадая в землю, становится землёй, – произнёс Дед.

– А шахтёры? – размазывая по лицу последние слёзы выпачканными землёй руками, с неясной на что-то надеждой вдруг выпалил Внук.

Он видел по телевизору, как из-под земли поднимались чумазые люди с белозубыми улыбками, и называли их шахтёры. А однажды сообщили, что завалило шахту, и в детском сознании отпечаталось, что под землёй остались люди. Живые люди. Но их спасали и спасли.

Этот вопрос озадачил Деда. Детям всегда всех жалко. Как пояснить Внуку, что после смерти тело становится неживым? Но ведь это только тело. А есть ещё душа…

– Шахтёры под землёй работают. Работа у них такая – уголь добывать, из него получают тепло. А после смены их поднимают обратно. Кроты и землеройки, вот те, когда умрут, в земле и остаются.

– А шахтёры? – повторил свой загадочный вопрос внук.

– Шахтёров, если они погибли при аварии, всё равно стараются найти и  поднять, чтобы похоронить с почестями.

– Мы птенчика похороним с почестями?

– Если посадим рядом цветок или деревце, то будет с почестями. А людям крест или памятник ставят. Тело отдаётся земле, а душа улетает на небо.

– У птенчика тоже?

– Конечно.

Внук уже не плакал. Детская душа не может долго печалиться, когда ей подсказывают выход.

– Дед, а когда мы умрём, мы увидим на небе птенчика?

– Увидим. Не может его там не быть.

– И мы с тобой там встретимся?

– А куда мы денемся?

– А рыбу будем ловить?

– Обязательно. Опять на леща пойдём.

 

«Не может там никого не быть», – думал Дед…

Он глядел в темное зеркало залива, в котором в отраженье заката догорали его одинокие думы. А где-то там, в зазеркалье, плавали не пойманные его Внуком рыбы…

Он давно понял, что залив мог явить ему что угодно.

Вода между небом и землёй, как душа человеческая между жизнью и смертью. Душа волнуется от ветра перемен, горько плачет по утраченному счастью, по рвущимся связям с рванувшимся вперёд миром, она ведь домоседка – твоя душа. Вода бьётся в берег, ревёт, размывая его, и не может не быть неподвластной велению ветра.

Ветер залив покрывает рябью. Нет больше неба в воде, есть только ветер, рождающий зыбь и волны. И эта разволновавшаяся вода, как смятенная душа, может увлечь тебя в бездну, из которой нет возврата. Страшно становится рядом с большими волнами.

И надо снова идти в дом. В дом своего деревенского одиночества…

 

В горловине Ямного ручья появилась чёрная точка, затем донёсся звук лодочного мотора. Было видно, что лодка замедлила ход. Ямный делал изгиб, и человек, правивший лодкой, стремился следовать руслу ручья, скрытому поверхностью залива. И было заметно, что он знает, где вести лодку. «Шаг влево, шаг вправо», и можно сорвать шпонку у винта, задев за пень, или намотать на винт водоросли.

Дед всматривался в пассажира. В лодке, явно, сидел подросток, который по ходу движения смотрел в сторону Деда.

Долго ли лодке, даже и на медленном ходу, преодолеть расстояние в полкилометра? Нет, недолго. Но Деду казалось, что она стоит на месте, как будто всё происходит на огромном экране, где что-то движется навстречу тебе и никак не может приблизиться. Но нет, она оторвалась от неподвижного пейзажа, как будто вышла из плоского измерения, и звук уже не отставал от неё. Она прошла уже больше половины пути. Намного больше. И пора, пора было встречать пассажира.

Дед медленно встал и поднял руку. Лодочник уже заглушил мотор. Мальчик в лодке, которая, плавно приближалась к берегу, также поднял руку…

Subscribe
Notify of
guest

0 комментариев
Inline Feedbacks
View all comments