Вологодский литератор

Внутри этого чистого и сухого подвальчика с заманчиво наставленными за буфетной стойкой разнокалиберными кружками Слава-разведка готов сидеть день-деньской, взашей не выставят. А случайное припоминание своей пустой однокомнатной панельки всегда заставляет без устали пялиться в заоконное пространство, за которым все давно и безнадежно промокло, точно кому-то незатейливому понадобилось, чтобы эта невпечатляющая картина мозолила глаза без конца и края.

– Разведка! – с привычной насмешкой кричат ему обитатели подвального помещения, успешно скрашивающего дни мужеского отдохновения. – Слышь, разведка? Еще не всех врагов повязал? Колись, боец!

И, правда, было: заикался Слава-разведка о боевом прошлом, разве грех в своей компании друзей-разведчиков помянуть. А у нас без этого не могут, прозвище без клея и приклеилось. Никому и в голову не взбредет, что ветерану этого заведения довелось еще мальчишкой отметиться в десятках ходок во вражеский тыл вместе с разведкой. И по нынешний день он такой же натуристый: впустую не подступись, как бы невзначай ответной отдачей не замучило. Рядом с фронтовиком и не поставить: известно, там иных уж нет в помине, остальные и двух шагов без помощи не сделают.

Сам жилистый и стремительный, с прожигающим синим взглядом на красном обветренном лице, Слава больше напоминал человека без возраста: такие живчики и помоложе за пояс заткнут, только держись. К тому же и лишнего слова из человека не вытянешь: как таких против шерсти не погладить.

– Разведка! – не унимается уже под вечер какой-нибудь разошедшийся любитель питейного подвала, держащий общее мнение, что настоящим воякой тут и не пахнет. – Давай, на руках качнем: кто кого? Завалишь – проставлюсь!

Но в Славе точно какая-то особая сила: взглянет на весельчака так, что кажется, тот на мгновение отразится в его неподвижных зрачках, быстро очухаешься. И опять, словно пусто вокруг, в свою молчанку играет, порой даже не шевельнется. Попробуй, разберись, что на уме у людей.

Только ту компанию в пятнистой униформе, не на шутку захотевшую распазгаться возле его столика, едва не сдуло, лишь Разведка, привстав, сделал неуловимое движение руками, невидимое со стороны оживившихся зевак подвального помещения.

И неизвестно, чем все могло закончиться, если бы посетителей не отвлекла телевизионная дикторша с обзорными новостями не первого часа: немеркнущий рупор современной информации талдычит здесь на железной подвеске с утра до вечера. В верхнем экранном углу красной пульсирующей строчкой было написано: «об этом давно говорит мир».

А для собравшихся эти далеко не свежие известия действительно стали новостью: скоренько обитатели подвальчика и подтянулись к орущему на полную мощность размашистому телевизионному экрану.

– «Выруби прохожего», – так называется новая игра, быстро ставшая популярной, – размахивая руками, вещала черноволосая смуглая женщина. – Она возникла в Америке и Великобритании и стала любимой у обезумевшей от безделья молодежи. Правила страшной игры шокирующие. Молодые люди группами выбирают первого встречного и неожиданным ударом отправляют приговоренного в нокаут, а затем выкладывают видео в интернет. Жертвами нападения становятся более слабые: женщины, дети, старики. Количество погибших растет с каждым днем. По последним сообщениям, международное сообщество находится на грани деморализации и не в состоянии справиться с нависшей смертельной опасностью, – не останавливаясь и отчего-то косясь в сторону, бесперебойно строчила смуглая дикторша. – До сих пор еще неизвестно фактов серьезного отпора этому катастрофическому насилию!

– Туши свет, – только и молвил сосед по столику Славы-разведки Быстров, новоиспеченный военный пенсионер со скорбным малоподвижным лицом. – А давно, куда ни ткнись, кругом свои да наши были. – И, как будто самому себе, задался безнадежным вопросом: – А как теперь жить?..

Но вновь появившаяся на экране смуглая телевизионщица своей очередной информацией окончательно сразила не только отставного госслужащего:

– «Выруби по-нижегородски!»: новость с пометкой «срочно!» – напористо взмахнула она руками с той стороны экрана. – Отныне в зоне риска и наша страна! – закатив подведенные глаза, продолжала дикторша: – Подобное жестокое развлечение произошло в Кстове: на двенадцатилетнего подростка напал житель этого города. Юноша получил тяжкие травмы и чудом выжил. По горячим следам нападавший был задержан и признался, что ударил ребенка в голову без всякой причины. В настоящее время решается вопрос о возбуждении уголовного дела!..

Дальше слушать эту говорунью посетители пивнушки не пожелали. Сбросившись, сколько кто может, они сдвинули несколько столиков и проворно обернулись за буфетной снедью, снабдив небогатый салатный ассортимент внушительно-горячительным подкреплением.

Как и полагается, вопросы первостатейной важности всегда в объединяющем месте обсуждались не с бухты-барахты, а неторопливо, с толком и расстановкой. И уже перед закрытием эта, из ряда вон выходящая новость, привела единомышленников к общему решению: необходимо об этом в срочном порядке известить самого президента.

Пусть нашенские депутаты и займутся делом: и так без конца из столицы не вылезают. Там и будет сподручней самого главного увидеть, под боком командует. Кто, как не он, – давно всех к ногтю прижал. И без того сейчас весь мир перед ним на цыпочках ходит, всякий знает. Лучше и искать – не найти. Мужик с головой, больше некому с таким делом обернуться.

А через недельку: ныне и все дни в один бесконечный слились, опять правил отсюда Слава-разведка, как всегда, в свою унылую сторону, – никому ненужный, одинокий. Даже в этот «день спецназа», как теперь именуется их законный праздник, – Разведка снова молчком высидел на одном месте до самого вечера. И не притронулся ни к чему, крошки не взял, просто в стенку перед собой уставился. Во дворе тем временем долгожданный снежок закружил: испуганно-прозрачный, он безутешно метался в неподвижном небе, подолгу плавая в осенней стыни. Но вскоре подзатих, превратившись в лохматые белые хлопья, густо усеявшие сырую землю.

Перед этим военному пенсионеру со скорбным лицом, приятелю Разведки по подвальному помещению, вновь захотелось переброситься парой слов на вечерней посвежелой улице. Торчит у перехода, неспокойная душа: курнул на дорожку и бубнит без умолку, не остановить. Все еще не давали человеку покоя последние телевизионные известия, хоть тресни.

Но Разведке вся болтовня была поперек горла: не для мужика языком впустую молоть, голову себе забивать. Чуть что, сразу и лапки кверху, – в жизни и почище этого бывает. Он молча сдвинул пониже видавшую виды кепку и, махнув рукой, отправился проторенной дорогой в сторону дома.

Невелико и добираться: загрузился в подручный транспорт на другой стороне перехода, а там, оглянуться не успеешь, и нужная остановка, маршрут известный. Слава, не мудрствуя, удобнее запахнулся в легкую болоньевую куртку, удачно влез в битком набитый троллейбус и покатил в свои края.

Как только людям и неймется, лишь бы чужих насмешить. Сразу на выходе у конечной остановки вовсю месили грязь несколько молоденьких злых соплюнов, крику – на всю улицу не убраться. Наверное, весь день на веселой ноге провели, и к вечеру что-то не поделили, а кругом – вперемежку с бурым снегом, жижа нагольная, негде ступить. Потому и спрыгнув с троллейбусной подножки, пассажиры, как зайцы, без раздумий бросались врассыпную – кто куда, подальше от этого места.

И Слава-разведка тоже не стал судьбу испытывать: благоразумно, боком обошел разбушевавшуюся молодяжку, еще оглянулся на всякий случай. А следом, стараясь не оступиться, по-за остановке выбрался на тропинку, ведущую в горушку, где возле старинной рощи не одно десятилетие и торчала его панельная девятиэтажка.

В свое время все уши пропели: рвались этот дальний городской край сделать показательным на весь белый свет, даже на центральном телевидении растрезвонили. Но всё без толку; и по нынешнее время остается это место обыкновенным «спальным» микрорайоном, каких не счесть по нашим городам и весям. Окончательно «убитая» дорога с обеих сторон была дружно сжата хрупко-серыми панельками, стыковые швы которых еще густо промазывались краской: странно, что такие сооружения и поныне сами собой не рассыпаются.

А изначально освещенный почти до самой рощи тусклыми, с мертвенным отблеском фонарями, этот угол невольно наводит на размышления, что сюда даже по необходимости не то что заскочить, а не лишне и вкруговую обернуться. Но это не препятствовало аборигенам в свободное от трудов праведных время совершать оздоровительные прогулки: здешним окраинным воздухом дыши, – не надышишься.

Представив, как опять он окажется на верхотуре девятого этажа в пустой обрыдлой комнате, Слава остановился внизу у тяжеленной одомофоненной двери и нерешительно, в раздумчивости пожал плечами. Вроде, и неохота – холодрыга, зуб на зуб не попадает, а все равно ноги еле не сами понесли к последнему подъезду, такое иногда проскакивало.

Напрямую от угла дома, через растоптанную слякотную тропку, не первый год успешно торговал напротив новехонького гаража круглосуточный новомодный магазин, всякой всячины на любой вкус хватало. А бутылочка не по затылочку, чтоб вечер скоротать, и не помешает: всё время скорее пройдёт.

Слава-разведка так и сделал, а обратно у дверей на улицу лоб в лоб и разошелся с тремя молодыми крупными парнями, даже оступился. Будто холодком обдало, любому не по себе станет.

Все трое, как на подбор, кареглазые и густоволосые, быстрые, во всем тёмном, зыркают – исподлобья по сторонам посматривают. Не поймешь, каким и ветром таких гостей занесло. Не свои это были, точно: тех можно и наперечёт узнать. У Разведки глаз – алмаз, с фронтовых времен приметный, увидит, – острее шила пришпилит.

Еще и одеколоном дорогущим на версту от всей троицы разит. Да и машина их здоровенная, как танк, рядом на магазинных задворках чернотой поблескивает. Больше всего на каких-то военных смахивают: впору дураком последним быть, чтоб о местных заикаться.

«С какой стати эти орлы у нас оказались, – походя, подумал Слава-разведка, остановившись у гаража, магазинную покупку в куртку засунуть. – Только таких субчиков здесь не водилось». – С его стороны как днем видно, а самого и не различить сразу, – придется приглядываться.

В это время из дверей появилась старая согнутая женщина в больших очках – соседка, с его хозяйкой, царство небесное, раньше чаи частенько распивали. С некоторых пор опять стала к ним захаживать: случаем, зайдет за какой-то оказией, после и молчит себе за чайным столом, а то носом поклюет невзначай. Только такие посиделки и Славе тоже стали не лишними: отчего-то на душе делалось спокойней и не зацепистей, порой уже сам начинал дожидаться молчаливую гостью. Нынче она, бедная, еле душа в теле, и тянет опять одиноко из магазина свою хозяйственную сумку, через раз отдыхает.

А дальше и моргнуть, казалось, Разведка не успел, чтобы понять, что произошло. Один из кареглазых вдруг стремительно, как кошка, прыгнул и со спины нанес старой женщине такой удар, что ее просто с ходу выкинуло на обочину. И всё: был человек, и не стало, только голова, будто у пластмассовой куклы, подпрыгнула на дороге.

Слава даже посудину из рук выронил, не успел в карманном месте пристроить. Бутылка грянула о железный гаражный поддон: и, нехотя услышишь, как разбилась, только звякнуло. А кругом – ни единой души не видать и не слыхать, ровно все вымерли, лишь одна нагольная стынь, следом еще снег пошел, в косую стал заваливать.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – мелькнуло у Разведки, так против воли и замер. Если честно, едва не трухнул поначалу. А перед глазами лишь соседка стоит, – как она там, всё ли ладно. Скорей бы ушли, да помочь. Припомнилась и телевизионная говорунья: получается, не обманула. – Уж не моя ли сейчас очередь на тот свет отправляться?..»

Теперь ясно, что приезжие не случайно выбрали эту безлюдную городскую окраину, чтобы после о них и слыхом не слыхивали. С головой продумано, не с пустого места прилетели. И они решили от жизни не отставать. Видно, тоже занемоглось: поиграть в эту игру захотелось.

Между тем чужаки, на чуток затаившись, стали осматриваться: неладное почуяли. Один из них, поднеся ладонь ко лбу, еще в упор, против света, вгляделся в темноту, весь наизготове. После, сунув руки в карманы кожанки, с хрустом расправил плечи и уже по-хозяйски спокойно, гортанно распорядился:

– Иди сюда.

Разведка понял, что его нашли, больше никуда не деться. Похоже, его дорога нынче была прямым ходом за соседкой, что кур во щи попался. Всего исхозают, – или прибьют, или изувечат, куда понятней. А кому охота на старости лет в калеках оставаться, и воды будет некому подать. Да как бы, чего доброго, и похуже не придумали, у этих не заржавеет.

Меж пальцев тут не проскочишь, и впустую тоже напрасно торчать, быстро сцапают. Лучше их поскорей отсюда увести, от греха подальше убрать, ведь кругом люди есть. Скольких еще могут здесь под горячую руку навернуть, только нечистый, видать, этим бобикам и ровня. А самому Славе сразу обратно сюда на следок и завернуться: своих в одиночку не бросают, не дело. Будь, что будет, а дальше – куда кривая выстрелит.

Но как только он выпрямился у своего ненадежного гаражного прикрытия, и окатило ледянкой снизу доверху, давно такого не бывало. Не с той ли поры стало, как принесло в эти края таких же, как и эти, приезжих, сразу надо было в оба смотреть. Того гляди, голову, как куренку, свернут у своего порога, глазом не моргнут. Тогда уже точно до упора во все живое зубами вцепишься, коль жизнь мила. Тут и один, да будешь с овин, хотя отродясь лишь на себя надеялись. И Слава, двинув желваками, снова на дорогу глянул, где по-прежнему в лёжку лежала соседка: жива ли хоть та?..

Тогда-то, не покидая его, словно кто-то неведомый и оказался рядом, чтоб до последнего вместе держаться. И, как будто вживую, заодно добавил спокойствия и сил, чтоб в коленках не дрогнуло. И Разведке понял, что надо делать. Даже если он успеет добраться до крайнего подъезда, внутрь можно не попасть, кругом все двери на железных запорах, прижмет человека – и то не откроют. Зато уже на свету, под подъездным фонарем, разом и оставят на дороге без разговоров: кому лишний язык нужен.

А коль удастся проскочить сбоку, по-за темной стороне своего дома, и оттуда тропкой к роще, – недолго и от гостей оторваться, в другую сторону завести. По-другому их отсюда не выманить. Глядишь, ходу за ним сгоряча дадут, а в саму глухомань носа никто впустую не сунет, откуда любой местный с закрытыми глазами выйдет и не обернется.

Между тем давно было пора действовать, потому что приезжие, наконец, не торопясь, двинулись в сторону гаража. Но Разведка уже бесшумно, краем, что ближе к дому, успел переместиться к тропке, тёмной стороной пробрался. Затем, не чуя собственных ног, одним духом проскочил возле дома, а дальше прочавкал ботинками через дорожную слякоть и, рукой подать, перед носом замаячила сама роща, – даже не верится. Только рано было радоваться, не по таковскому вышло. Оказалось, от самого магазина приезжие с ним, как кошка с мышкой, забавлялись, самих себя тешили.

К этому времени, кажется, на последнем дыхании, Слава и до горушки в самой роще добрался. Вся в высоченных сказочных деревьях, раскиданных вкруговую, летом совсем залюбуешься. А сбоку, сразу с дороги, как дозорные, еще в старом малиннике бдительно стоят тополь с сосной, издалека видно. Рядом хвостиком пристроился и жиденький еловый подрост, с прошлой весны голову заподнимал. В таком месте только расти и остается, во все стороны свободно, никто не помешает.

Изведенному временем до схожести с натуральным крестом, узловатому широченному тополю было бы лишним скрашивать одиночество своей вечнозеленой подружке-сосне: на ее ладном прямом сучке во весь наш рост, как на подтягушке, местная мелюзга любит силой друг с дружкой хвастаться, особенно теплой порой.

Только беглец, вроде, отдышался, а за спиной и смех: от такого не дождешься радости. Разведка обернулся, а это гости, один другого здоровее, следом в распахнутых кожанках в горушку поднимаются. Самый последний из них еще и на мобильный телефон записывает старика, во всю ребятам весело. Получается, так и снимали, как он, не хуже молодого, во все лопатки от них наяривал, лишь пятки сверкали. Дожил до тюки: как у настоящего труса вышло, теперь лишь глазами хлопать остается. Стыдоба одна, и только.

– Э, баран, – внезапно перестав смеяться, негромко и лениво цокнул первый чужак. Это он оставил Славину соседку на дороге лежать. – Сейчас мы тебя резать будем. – У него пропал всякий интерес к этому старику в одежде с помойки: сам не свой стал, головой завертел напоследок, все они такие. Чтобы не пропустить, как всё будет дальше, еще и мобильный телефон на него наставили, – того совсем с лица извело, раньше бы не кончился.

А сам Разведка как хорошенько глянул: какие это ребята, – давно мужики, где и глаза свои раньше оставил? Лучше к таким не соваться: кокнут и не поморщатся, одним взглядом нарушат. Или чем-то опились, а может, совсем уже изнутри вымерзло. Случаем, не из той породы, что людей на тот свет отправляют? Развелось этих бандитов, как собак нерезаных. Своё дело сделали: отсиделись, где потише, и опять шакалить. Ничего не боятся, как теперь эти майдановские: везде хозяева.

Всех за горло взяли, никто не пикнет. А что давеча по телевизору в забегаловке сказывали, как молодяжка вусмерть бьет налево да направо, так этим приезжим сейчас такая игра и будет вместо забавы. Как передышка. Поди-ко, под шумок и захотели размяться. На кого-нибудь поохотиться, чтоб кровь в жилах не застоялась. Тогда с каких рыжиков их еще сюда принесло?..

Знатье бы с самого начала, могло и по-иному обернуться. А у них не понарошку зашаяло чужую душу на покой отправить. Всё продумано. И так уже понятно, не первый он у них в руках. Худо дело: и ботинками с длинного носка в землю запопинывали, в карманах у себя зашарили, совсем невтерпеж людям стало. Бросятся сейчас, не повезло ему.

– Слабо, один на один, – сказал тогда Слава-разведка. И откашлялся: – Давай, кто первый? – И – быстренько спиной к тополю, чтоб сзади не обошли.

Никто не мог видеть изменившегося взгляда на его красном обветренном лице: похлеще, чем у этих кареглазых молодцов сделалось. И сам он стал схожим с той самой пружиной, что тронешь невзначай, в клочья разорвёт. Все жилы в себе передернул, огнем весь взялся. Не ты – так тебя; и тогда тоже, в те давние полсотни разведчиковых рейдов за линию фронта, не бывало другого спасения. На раз жили, – не таких еще видали, да через себя кидали. Если на то пойдет, хоть одного, а без глотки оставит, силенок еще хватит.

Приезжие в тёмном, услыхав старика, загоготали: дайте им достойных, с любым из них по-мужски и поговорят, лицом к лицу встретят. А этот все время, как заяц, бегал, теперь у дерева, как пёс шелудивый, дрожит, – собаке и смерть собачья. Навсегда проучить следует, чтобы другим стало неповадно.

Отвечать надо: во все времена так было. Сейчас и с этим то же самое будет. Прямо у дерева, сам выбрал, – добегался. И на телефон еще записать, правильно это. Все знают, что настоящий мужчина никогда ничего не боится, и поэтому всегда должен за себя постоять.

Издали от леса, со стороны окружной дороги, было слышно, как несмолкаемо летели машины: изо дня в день туда и обратно без отдыха выли.

А здесь, в застывшей мерклой полутьме, приезжие еще накинули на себя капюшоны и, оживленно жестикулируя, негромко переговорили между собой. Знать, наскоро подвернувшаяся под руку новая затея сразу изменила планы гостей, которые вскинутыми ладошками дружно приветствовали друг друга.

Затем один из них, что за старшего, прикинул на глазок расстояние от себя и до тополя, громко щелкнул языком. Довольный был. Похрустывая снежком, кареглазый неспешно отшагал дальше, чтобы удобнее было. И деловито достал из кожанки остро блеснувший в крепком чехле длинный и тонкий ножик, вся ручка в узорах.

В страшном сне бы Славе не привиделось, что это удумали с ним сотворить. Конечно, если пугнуть не захотели по-настоящему. Ведь такое и в голову нормальному человеку не придет. Взять – и живую душу запросто на тот свет отправить, ни за понюшку табаку. И тогда хуже всего, – даже боком не дотянуться ему будет до кожаных гостей – не дадут. Больно хотелось в конце не опозориться.

А коль вправду решили сразу под деревом устряпать, и не зачем им лишние хлопоты. Наверное, раньше редко мелочились: было бы с кем возиться. Заодно потом и самим глянуть поинтересней, как этот приговоренный будет дергаться, хоть будет что с мобильного смотреть. Не о том ли теперь быстро, перебивая друг друга, говорили?..

И Слава-разведка еще крепче замер у изогнутого наподобие креста широченного дерева, одни желваки на скулах заходили. По-звериному притаив дыхание, онемелый, он не сводил закаленного взгляда от противника: и раньше мало каши ели, чтобы его на арапа брать.

А старший из гостей, нетерпеливо мотнув головой, как прицельно на бросок ножичек узорный вскинет!.. Играючи и без замаха, легонько, почти незримо. Но в долю секунды раньше пружиной уже откинуло Разведку от тополя прямо к сосне, – как тут и был!

Только кареглазый тоже не лыком шит, – в мгновение ока и молнией у самого дерева очутился, моргнуть не успеешь. Чтоб вслед за попаданием успеть еще по самую рукоятку к дереву этого беглеца пригвоздить, всем наука будет.

Выходит, для того и затевалось, потому что остальные только взвизгнули горячо. С такого веселья сначала они и не разобрали, для кого страшно и скоро всё кончилось этой порой в дальней роще, минутное дело.

Глаза, как надо, разули вечерние зрители, а их старшего после своего рывка, точно мигом наскочившего на что-то острое, изогнув, носом перед тополем сунуло и в тряску на этом месте заколотило, во все стороны заизводило. По-другому и не бывает, если сразу еще подскользнувшись, он едва не растянулся на сыром снегу, а потом уже прямиком всей глоткой на собственный ножик напоролся: как и не живал на свете.

А сам жгучий ножичек при броске главного чужака и срикошетило от этого дерева острием вверх. И его узорная рукоятка, тюкнувшись в гущу прошлогодней листвы, своим комлем уютно устроилась в крепкий снежок, плотно село. Как по чьему-то заказу вышло. И надежно штырилось перед прошловековым тополем длинной и острой пикой: доведись, целое колесо из строя выведет. Приезжий с размаху и нарвался на это узорное остриё, даже пискнуть не успел. Глотку у него всю насквозь просадило, сам и попал спокользя. Еще с земли он пытался отдернуться, но куда уже такой махиной в кожанке нормально двинуться, готовенько попался.

Здоровущий, в куртке нараспашку, пузом по земле ездит и царапается вовсю. Следом еще захрипел изо всех сил. Потом руки у него в стороны выдернуло, пару раз ногами в задранных штанинах дрыгнул, в горле громко взбулькало, – тотчас весь дух и вышел на волю. Под самим деревом, куда, как в живой тир, загоняли для последнего вздоха Славу-разведку, и затих он в тусклом сумраке, не шевельнется.

Уразумев происшедшее, другой чужой так во всю голосину рявкнул, словно на него временное помутнение нашло. Огромные кулачищи с немалый капустный кочан сжимались да разжимались, – и, ничего не замечая, он еще глазами шарился по сторонам, как будто желая прожечь кругом все живое.

Тем временем его младший собрат, уставясь в мобильный телефон, безостановочно снимал все подряд: похоже, тоже оцепенел. А кулакастый напарник, зачем-то глянув вверх, встряхнулся и решительно ткнул указующим пальцем в сторону замершего Славы-разведки.

Тот у соседней сосны в своей ознобкой маломерной куртяшке и бровью не повел. После случившегося с их главным, он попригнулся, все так же не сводя застывшего взгляда от остального противника. Весь в слух ушел: знал, что для него еще всё впереди.

А второй из оставшихся гостей места уже не находил, донельзя раскалился. Во что бы то ни стало, следовало немедленно стереть с лица земли этого старика, задушить его голыми руками. Чтобы о нём ни слуху, ни духу не было. И, будучи совсем вне себя, он неожиданно, как зверь, вздыбился в полный рост, мимолётно заслонив собой остатки ненадежного осеннего света.

И в несколько невероятных прыжков всей своей кожаной тушей обрушился на Славу-разведку, изготовившегося возле сучковатой сосны с кучерявой верхушкой. Но Разведке снова удалось в очередной раз голову не подставить. Той же пружиной, что и вперворазку, его опять опережающе отщелкнуло в сторону. Стремительно и хлестко, точно оружейный затвор сработал. Такое раньше как дважды два получалось, он с малолетства был крепок в ногах.

А теперь старость – не радость, и не устоял Слава на своих двоих, не сообразив, как на земле очутился. Думал, уже ему и не подняться будет в этой снежной грязюге, когда шарахнулся от нападавшего, еле отпышкался. К тому же едва не зевнул, как на него кинулись, до нутра охватило.

В эти минуты и саму рощу еще охлестнуло таким необъяснимым рёвом, от которого впору и крови в жилах стыть. Уж не было ли сейчас кому-то последним часом на земле, – кого за живое не возьмет? А может, в этот день и вовсе смешалось небо с землёю на белом свете?..

Но Слава-разведка умом не потерялся и хотел уже с земли на ноги вскинуться: и там он был готов любого рвать до последнего. А то шевельнуться не успеешь, как добьют: такое без задержки делается. И зачем еще прыгнувший на него сразу впривалку с деревом ткнулся и не двигается: тоже в голову не идет, что с ним?.. Совсем на сосне висит, как пьяный, и шагнуть не может, даже не двинется. Почему-то еще и похолодело ни с того ни с сего: кругом еле слышно стало, одна лишь луна сверху желтым светом обливает, стынью студит.

И в то мгновение вдруг совсем дошло до Славы-разведки, что этому чужаку не только не шагнуть, – отныне и вовсе не двинуться. Окончательно сделалось понятно, что нет его больше, а рядом с деревом лишь что-то темное осталось. В голове не укладывалось: такое и думать, – никому не придумать, но и этому приезжему подфартило не чище, чем главному кареглазому.

На тот самый сосновый сучок, что был за Славиной спиной, и налетел он со всего разгону, лишь Разведка в сторону отдернулся. Тютелька в тютельку мужик приложился, а прыгал он, будь здоров: попадись под горячую руку, и мокрого бы места не осталось. Больно ему со своими кувалдами не терпелось старика в порошок стереть, всё на свете забыл.

А на этом сучке, прямом и крепком, еще местная ребятня силой бахвалилась; в самый раз и находился на высоте человеческого роста. Правой стороной и всадился сюда приезжий. С полного маху, как на шампур, всем обличьем наделся. Всё у него вместе с глазом и протекло с этого боку, только не впечаталось. Подобием чёрной маски, что мастика стало, вгустую залило. Как тогда всему нашему нутру здесь и не крикнуть, всю оставшуюся силу напоследок не выреветь?..

Но дальше Славе-разведке уже не дано было видеть, как самый младший из чужаков с разгону поддел острым ботиночным носком встававшего на ноги старика. И следом, отбросив ненужный мобильный телефон, которым он безотрывно снимал, – последний нападавший без промедления вцепился в горло неподвижного человека, чтобы навсегда покончить с тем, чего не смогли сделать оба приезжих. Торопился: от этого непонятного старика можно было в любую минуту что угодно ждать. Неужели с такими и совсем ничего не делается?..

А у Разведки уже судороги начались, ноги по бокам заподергивало, дыхание пошло на убыль, и стало тише, медленней. Кареглазый, дожимая, сдавил сильнее; и тотчас у старика предсмертно, в полную ширь, распахнулись неподвижные глаза на обветренном лице с редкой щетиной.

В эти секунды Слава и очнулся: внезапно дало в нос чем-то чужим, бритвенно полоснув всего его запахом немытого тела и псины. А кто-то неведомый, что давеча подмогнул у гаражей, и успел показать Разведке, как его окончательно добивали.

Оставшийся приезжий, намотав на цепкий молодой кулак еще Славинскую родительскую тесемку от нательного крестика, и докручивал ее в яростном наклоне на стариковской шее уже совсем до конца, до последнего вздоха. И тут всё, что оставалось в Славе, ходуном заходило: как-то это было совсем уж не по-русски – последний бой проигрывать.

И тогда, спаси и помилуй, – сжав пальцы в подобие лап, он с обеих сторон снизу вверх с такой силой долбанул на хлопок чужого по ушам, что тот, взвизгнув, пробкой отлетел в сторону. Похожее сравнится лишь с разорвавшейся рядом гранатой, в два счета можно оглохнуть. Кто повоевал на своем веку, лучше всех это знает. А пострадавший от подобных мероприятий, на время лишается воли, оставаясь уже не человеком, а полчеловека, такому не позавидуешь.

Не потому ли самый цепкий из гостей, после этого заполошно обежав павших товарищей, и устремился с вытаращенными глазами на дорогу к магазинным задворкам, где наискосок от запасного входа мерцала их огромная, не своротишь, чернющая машина.

И дальше, не давая себе отчета, он прыгнул на хозяйское место, сразу взяв такой разгон, что на въезде на кольцевую не справился с управлением, где его по первому снегу и выбросило на огромной скорости за саму обочину. Там, в скомканном, как ненужная жестянка, внедорожнике и обнаружили, кому это положено, последнего кареглазого. У него, скорчившегося на огромном машинном сиденье, в глазах, разжатых задолго до внезапного смертельного удара, навсегда застыл самый настоящий ужас…

А Слава-разведка, недвижимый, продолжал глядеть высоко вверх, словно отыскавший там, наконец, кого-то самого родного, безотрывно и манившего его отсюда, от этой одинокой сосны на голой зябкой земле, – к себе, в долгожданный покой и отдых.