Вологодский литератор

В лесной тишине

Приезд писателей в Тотьму был для нас, точно праздник. Об их приезде мы чаще всего не знали. Однако встречали их так, как если бы знали. Особенность всех тотьмичей в том, пожалуй, и заключалась, что самым любимым их местом в летнюю пору, где чаще всего они собирались, была вечерняяя пристань, к которой причаливал плывший из Вологды пароход. Сюда, к пароходу, любил приходить и Вася Елесин. Я тоже редко когда пропускал его разворот, с каким он сближался с берегом Тотьмы, пестревшем от множества кепок, косынок, вихрастых голов, загорелых затылков, машущих рук, платочков и шляпок. Так был встречен однажды Сергей Васильевич Викулов, самый яркий певец советской деревни.

На той же пристани встретили мы и Василия Ивановича Белова, автора только что вышедшей книги «Знойное лето». Белов прихрамывал, и лицо его было угрюмым. Он ехал в командировку в Великий Устюг. И вот решил задержаться. Нам он сказал:

– Позднее уеду. Теперь мне надо прийти в себя.

Мы поняли: что-то случилось на пароходе. Белов открылся:

– Ссора была. С пижонами. Из-за песни. Они пели какую-то красивую чепуху на слова жидовских поэтов. А я потребовал нашу, русскую. И даже запел. И вот они на меня. Всей стаей… Не буду об этом и говорить. Противно. Сейчас бы мне, эх, настоящей лесной тишины. Может, подскажете: где она тут?

Мы рассмеялись:

– Да где же, как не в лесу!

Белов улыбнулся:

– Что мне и надо!

Сказано – сделано. Переплыв на пароме через реку, мы оказались на том берегу, где была проселочная дорога, которая нас и вывела в Красный бор, одно из красивейших мест в окрестностях Тотьмы.

День был чудесный. Мы с Елесиным приставали к Белову, чтобы он открыл нам, как это так у него в рассказах выходит соединение того, что случается в жизни сейчас, с тем, что было в ней, и что будет.

Белов поморщился:

– У вас и вопросы… Как у литературных светил. Вы это… выбросьте лучше из головы. Когда захочешь писать – запишется само. И о том, что вчера, и о том, что потом. И без всяких соединений.

Мы даже немного смешались:

– А как же тут быть?

– Никак. Просто жить! – ответил Белов и, выбросив руку вперед, спросил, как потребовал:

– Что вы там видите?

– Сухону.

– А там? – рука Белова вскинулась вверх.

– Облака.

– Опишите их состояние. По-настоящему опишите. Это и будет литература…

Право, около нас и над нами, было всё так обычно, в то же время и необычно. Большая река. А над ней? Уплывали одни облака. Приплывали другие, точь-в-точь строители, образуя на карте небес белопёрое государство. Так, наверное, и душа, сливаясь с душой, образуют счастливую территорию, где подобно всполоху над рекой, торжествует разверзнутое сиянье.

Уехал в Великий Устюг Белов через сутки. А мы, как и раньше с Васей Елесиным, вновь и вновь выходили к вечернему пароходу. Ждали счастливого продолжения. Как в Викулове, так и в Белове видели мы творцов огромной величины, умевших вздымать человеческий дух могуществом слова и слога. Одним словом, учились у них. И у них, и у классиков русской литературы, и у тех, кого мы искали, отправляясь в поездки по Тотемскому району, где всегда находили хранителей русского языка, чья богатая речь была, как книга, которую хочется жадно читать.

Будет гроза

Толе Мартюкову

Летняя тёплая ночь. Была она тихой. Но вот что-то сдвинулось в ней. По стёклам мазнули первые капли. И ветер прошёлся по крышам, сдувая с князьков ночующих птиц. А около леса, над краем деревни развёрзлось, и в свете сверканья открылась нора, как загадочный ход из небесного мрака на тёмную землю.

Кажется, будет большая гроза.

До утра далеко

Вене Шарыпову

Спит утомлённая Вологда, покрытая тёмными облаками. Ночь. До утра далеко. В облаках, словно кто их вспорол, обнажилась луна.

Не прошло и минуты, луна завладела кварталами города. Мёртвый свет её заиграл на битуме крыш, заскользил и по окнам, влетая в квартиры, чтоб по лицам заснувших людей угадать: кому не дано омрачить эту ночь? Кто заблудится в ней? И кого ожидает небесная слава?..

Красная ворона

Сереже Чухину

На острие вечернего луча, как на игле, летела красная ворона, и клин трепещущих осин, поляна с огороженным стожком и выступавшие из леса ивняки чуть-чуть приподнялись над сумраком земли, как если бы встречали эту позднюю ворону, готовя ей покой и отдых. Но птица, подгоняемая огненным лучом, летела к тёмному востоку, очерченному линией высоковольтной, где на плечах опор, как на распятьях, сидели её дремлющие сёстры и думали о чём–то птичьем, с закрытыми глазами погружаясь в вороную ночь.

Стояние

Лёне Фролову

Надвигается туча. Она многослойна, темна и свирепа. Настолько свирепа, что разрывает себя когтями, из-под которых выбрызгивает огонь.

Молния, гром и ливень – высокие гении летней стихии. И мы перед ними невольно трепещем. И тянемся к ним с необъяснимой робостью и любовью.

С такой же любовью и страхом стоят обнаженные перед тучей укладистый стог и хрупкий цветок. Стоят, как хранители луга, которым нельзя уходить, и они не уйдут.

Всё, что предгибельно, то и прекрасно. Прекрасен взъерошенный стог и упругий цветок в их великом стоянии перед бурей.

У кузнечика на поляне

Саше Грязеву

Облака. Как они медленно, еле-еле перемещаются над землёй. Не облака, а столетия. А в столетиях тех – катаклизмы и катастрофы, на обломках которых и продолжается наша жизнь – суетливая, с перепугом, как у кузнечика на поляне, по которой пустили с утра косилку, и ему от нее никуда уже не сбежать.

Улетающий лист

Лёне Беляеву

Уносит листву гуляющий ветер. Куда она понеслась, золотисто забрызгав прогалы осенних берез? Глядишь на нее, как влюбленный, чья жизнь так легка, так сиятельна, так воздушна, что, кажется, вместе с листвой улетаешь и ты. Куда улетаешь? Туда, разумеется, где ты не был и, где тебя ждут самые нежные, самые дорогие. Ждут, как вестника жизни, в которой когда–то значились и они, пока их в свои палестины не позвала безмятежная вечность.

Честные и светлые

Александру Романову

– Где сегодня честные?

– Неизвестно.

– Где сегодня смелые?

– В коммерсантах.

– Ну, а эти, светлые?

– Светлые в народе светятся печалью.

Бесплатный подарок

Юрию Ледневу

…Ты живой! Разве этого мало? Ведь такое дано на земле только тем, кого смерть обошла стороной. Почему мы не ценим того, что глядим на восход? Слышим гром? Пожимаем друг другу руку? Почему мы всегда чем-нибудь недовольны? Почему нам всегда чего–то недостает? Ты живой! Это так удивительно! И за жизнь свою никому не обязан платить, потому что тебе подарили ее бесплатно.

Под пригорками и горами

Василию Белову

Трава и кусты косогора, тропинка и поле овса окунулись в зеленые сумерки, хотя был еще день, на который с небесной кровли угрюмым сплошняком навалились пригорки и горы синеющих туч. И земля, безнадежно темнея, приготовилась вытерпеть грозное нашествие. Пронеслась, как змея, поднебесная молния. Хлынул дождь, по которому, как на взмыленной кобылице, прокатился тяжелый гром. И как только он стих, из-за ближних берез с сумасшедшим порывом выскочил ветер.

Снова молния. Снова гром. По родившемуся ручью, окунаясь, поплыли красные шляпки чертополоха. И земля, приходя в сознание от испуга, вдруг почувствовала в себе необычную бодрость и радостное движение, с каким потянулись куда-то кверху все ее корнеплоды, корни и корешки. «Этого мне как раз сегодня и не хватало», – вздохнула она, благодарно блеснув всеми своими ручьями и лужами на пригорки и горы несущихся туч.

Перед старым домом

Кругом – непримиримость, зависть, бестолковщина, жестокость, суета, а я задумался о счастье.

Мы постоянно гонимся за ним. А счастье около. Быть может, вон оно, на луговине, перед старым домом, где льется в окна чистый свет и шелестит на дереве прохладная листва, да крошка-воробей, согнув головку, чистит под коротким крылышком свой воробьиный бок.

Синеет вечер. За двумя дворами бухает в колодец звонкое ведро. Из огорода потянуло фенхелем и огурцами.

Я слушаю, вдыхаю и смотрю. Все лучшее, что совершается сейчас в зеленом мире, придвинулось ко мне. Я счастлив, как никто!

На озеро Во́же

Васе Елесину

Касаясь собою черного бархата небес, пролетают в мерцании звезд над чужой стороной вожегодские журавли. Запах Африки – где-то вдали. Впереди – осиянные вешней водой моховые болота и озеро Во́же.

Это родина, где под каждым кустом и деревом – дом. Но до родины, как до пятого государства, ой, как долго лететь – над Непольскими садами, над туманами Курских степей, над дубравами Подмосковья.

Слышен плач, словно кто-то зовет на подмогу с небес, скрытых серыми облаками. Отчего этот плач? Может быть, от огромной тяжести туч на усталых крыльях? Может быть, от знобящего ветра?

Нет! Рыдание это от яростной воли, с какой журавли продолжают свой путь, хотя он в эту полночь и невозможен.

Догорающий день

Какие веселые ласточки, как они резво летают, радуясь теплому воздуху, небу и тишине!

Какая красивая женщина, как идет она, плавно неся коромысло с ведрами светлой воды!

Какой изумительный вечер, как он смущенно остановился напротив тающей тучки, вплывающей в алые сени заката, словно в будущее свое!..

На зловещем коне

Гляжу на икону, где Егорий-Победоносец поражает копьем ползущего гада. И досадую, что копье у него оказалось неточным. Гад живет и поныне. Он в могуществе и расцвете. И не ползает, а летает, как сиятельный князь на дивном коне. И в руке у него копье, которым он норовит ударить Егория, оказавшегося по земле.

Подымись, святорусский Егорий! Не повадно быть воину на карачках! Встреть копье, как встречают судьбу.

Ну, куда он?..

Коле Дружининскому

Над черным лесом, по вечеру, от холма к холму одиноко скользит рассеянный луч. Ну, куда он такой, торопливый и тоненький? Там же мрак, и дороги оттуда ему уже нет.

Мчится луч, протыкая потемки точеной иглой, за которой колеблется нить – золотая и нежная, как предгибельная надежда.

Над вечерней землей, в мрачноватом спокойствии перелесиц, как от доброй улыбки, чуть-чуть светлеет, и кому-то опять очень хочется жить.

В высшую жизнь

Любовь – это голос из бездны Вселенной, зовущий к чудесному подвигу, совершая который, ты врываешься в высшую жизнь, где себя ощущаешь близким с Богом…

Благодарю!

Мороз и солнце!.. День такой чудесный, что думаешь: его послал тебе сам Пушкин. И ты возносишь гения, как Бога, в руках которого всё самое достойное, – до трепета приветливое и родное, вместившееся в задушевно-русское: «Благодарю»!