Вологодский литератор

В затхлом низком подвале деревянного дома было темно и сыро. Осень. Шли дожди, и редкие холодные капли, пробиваясь сквозь зазоры между брёвен, собирались в грязную лужицу под люком у стены. Сверху иногда слышались быстрые шаги  хозяйки дома, да затихающая ругань хозяина — жена просыпала крупу на пол. Рядом с этой лужей была горстка рисовых зёрен, которые и привлекли маленькую полевую мышь (не больше двух дюймов в длину, не считая хвоста). Серенькая, молодая и энергичная, она жадно накинулась на лакомство и через какие-то мгновения уже спешила обратно в нору, огибая набирающую в площади лужицу.

Просочившись между трухлявых нижних брёвен дома, мышь оказалась на скотном дворе и поспешила убраться из-под копыт теснящихся там овец к себе в норку, расположенную под поленницей дров.

Надо сказать, что норка эта была небольшая, но вполне уютная. В ней помещалась целая мышиная семья, которая в этот поздний час мирно спала, прижавшись друг к другу чтобы сохранить драгоценное тепло.

– Куда ты опять бегала на ночь глядя? — недовольно ворчала разбуженная мама-мышь, — не знаешь, что ночью кот на дворе шастает? Вот поймает тебя, и будишь тогда знать-то! Али, чего доброго, скотина копытами задавит, — причитала она, переворачиваясь на другой бок.

– Я недалеко, матушка, ничего не случится, — отвечала мышка, укладываясь рядом. И после недолгого ворчания старой мыши, они, наконец, заснули.

Утро было ничем неотличимо от вечера. Мерзкий дождик не переставал, серое небо за крохотным квадратом окна, освещающего двор, не выражало никаких признаков времени суток. В нём виднелись только мерно и печально покачивающиеся голые ветви берёзы, которая ровным счётом ничего не понимала, и белоствольной была только в погожие летние деньки — не сегодня.

Маленькая мышка проснулась от писка своей родни, и ещё сквозь сон о ящике имбирного печенья, услышала слова матери:

– … ничего-то не понимаете, оболтусы. Сколько раз было говорено не бегать почём зря! — старая мышь то и дело переходила на неистовый писк, и местами понимать её было сложно — Не бегайте по кладовкам искать лучшей жизни — тамо живёт кот. Вы же знаете, что он одною лапою вас вдвоём придавит. Как поймает, так ужо всё — тут и конец. Чего вам в поле зерна мало?!

– Дак ведь оно, это… мало его, хочется же побольше, да повкуснее чего. Уж так вкусно из ящика пахло! — стыдливо отвечали ей братья-мыши. Тот, что постарше был с порванным ухом — след от ночного визита в кладовую, младший ранен не был, а от брата отличался только коричневым пятном во всю спину.

– Нечего нам в кладовках делать! Слухайте, да на ус мотайте: покуда хозяева котищу своего не выгонят, не видать нам их милости. Ух, проклятый зверь! — она даже сплюнула со злости, что приличным мышам, в общем-то, не свойственно, но, будучи деревенской, старушка не особо стеснялась.

– Вот настанут хорошие деньки… — продолжала она чуть мечтательно после того, как немного успокоилась, — даст Бог, и я доживу, — будет нас хозяин с руки кормить. Вот как только с котом разберётся, еды будит — хоть в два рта ешь, и спать-то мы будем не под поленницей, а на печке!

На том и порешили. Пусть никто особо в это не верил, но спорить со старой, умудрённой жизненным опытом мышью молодняк не стал.

Весь день провела мышиная семья в поле, собирая уже редкие зёрна, а по возвращению домой их ждал неприятный сюрприз — большой полосатый кот лежал в опавшей траве перед входом в мышиную нору и ждал грызунов. Оторопев от неожиданного появления этого наглого визитёра и, посылая ему проклятия, мышиная орава вернулась в поле, где и проблуждала в поисках пищи и ночлега до самого заката.

Спустились тяжёлые осенние сумерки, но кот всё не уходил. Он прохаживался по опустевшему огороду, важно патрулируя периметр. Его не смущала ни мокрая трава, ни темнота, ни холод. Маленьким грызунам ничего не оставалась кроме, как ночевать в открытом всем хищникам поле.

И ночь не прошла без потерь в мышином семействе. Видимо, самый младший мышонок, тот, что с коричневым пятном на всю спину, плохо спрятался, когда сова пролетала над приникшей к земле травой. Вся родня слышала его отчаянный писк, заглушавшийся хлопаньем крыльев, удаляющейся в ночную мглу птицы. Потеря сильно подорвала моральный дух отряда, но они не оставили попыток вернуться в свой дом.

Наутро им повезло — кота нигде не было. Измученные бессонной ночью, подавленные горем и обессиленные вернулись они в своё уютное семейное гнёздышко под поленницей на скотном дворе.

Прошло несколько дней. Всё улеглось и забылось, ведь мыши животные маленькие, и память у них короткая. Мама-мышь всё проповедовала о чистых помыслах и доброте хозяев, от которых иногда в подполе оставались крошки, а оставшиеся отпрыски, не особо слушая дряхлеющую мышь, целыми днями собирали зёрна и крошки, воровали еду у скота, а по ночам украдкой наведывались в кладовые или, если везло, то и на кухню.

Для предупреждения происшествий с кошачьей блокадой грызуны проделали новую дыру в подвале, откуда можно было попасть на двор и в норку. Это отверстие не более рубля в диаметре теперь служило чёрным ходом и помогало мышам пробираться к себе, пока кот рыскал у основного лаза с другой стороны дома.

Теперь наступил ясный день. Редкие перистые облачка слегка притеняли ласковое солнце, и редкая листва на деревьях завораживающе блистала золотом в его лучах. Лужа, что образовалась у люка в подвале, немало разрослась из-за предыдущих ливней, и потому было решено посушить подвал. Люк был открыт, вместе с ним было открыто и слуховое окно с противоположной стороны, что обеспечивало неплохой сквозняк, способствовавший высыханию брёвен.

Серый мышонок с порванным розовым ухом торопился домой из поля, где он сегодня был один, поскольку старой мыши нездоровилось, а дочка-мышь собирала провизию в соседнем огороде. Завидев издали кота, он решил обогнуть дом и зайти через дырку под люком. Прошмыгнув под забором, мышонок осторожно пересёк открытую площадку, разделявшую забор и дом, и нырнул в дырку под люком, дабы не карабкаться вверх по бревну до самого люка. В подвале было довольно светло, и только один угол оставался затемнённым. Именно тогда, когда мышонок пробегал этот угол, в нём блеснули два зелёных огонька хищных кошачьих глаз — видимо, кот пробрался через слуховое окно. Сердце мышонка застучало сильнее обычного, порванное ухо припомнило прошлую боль, и он, что было мочи, метнулся назад. За улепётывающим со всех ног, то есть лап, грызуном послышались кошачьи прыжки и зловещее «мяу». Мышонок уже был готов выскочить наружу через спасительное отверстие в бревне и дать дёру с огорода, как вдруг на его пути возникла эта злосчастная лужа. Воды уже не было, но мокрый песок затормозил мышонка, лапки которого второпях подвернулись в рыхлой почве.

Возвращаясь домой заполдень, мышка-дочь увидела вдалеке довольного кота с торчащим из его пасти розовым хвостиком, и обо всём догадалась.

Напрасно после этого она убеждала свою маму-мышь, что хозяева не выгонят кота, что хозяйка ненавидит мышей, а хозяин давит их сапогами. Совсем сошедшая с ума от горя старая мышь, как молитву, повторяла, что нужно идти к хозяевам и просить их о помощи.

– Они-то нас спасут от проклятого зверя! — шепелявила она беззубым ртом.

– Мама, мама, — уговаривала её дочь, — они нас зашибут, они кота любят, они гладят его и хвалят, я сама видела! Нам надо уходить, скоро поленницу разберут. Найдут нас и погубят! Пойдём в дальний амбар, там сделаем норку, там тепло и хорошо зимовать будет, матушка, пойдём в амбар.

Но старая мышь упорно не хотела слушать, бранила дочь и обижалась на неё.

Ещё пожили. Поленницу почти разобрали. Мышь-дочка то и дело бегала в амбар — устраивала там новое жильё на зимовку. Она всё не оставляла надежды уговорить свою мать перебраться в более безопасное место. В амбаре, под стеной, уже была вырыта просторная нора с отделением для еды, куда были сложены немалые запасы на зиму, но старуха-мышь никак не соглашалась переселяться, уповая на милость хозяев.

Так вышло, что младшей мышки как раз не было на дворе, когда у старухи начался сильный жар, и она впала в бред. По зову своего больного рассудка седая уже, едва передвигающаяся, беззубая мышь залезла в дом, прямо на кухню, где в то время энергичная женщина хозяйничала у печки, готовя ужин. Передвигаясь не равномерно, порой зигзагами, мышь, словно пьяная, выползла на середину кухни и, подняв кверху мордочку, стала близорукими глазами смотреть на низкий дверной проём, в котором только что скрылась хозяйка.

Войдя на кухню с охапкой дров, женщина бальзаковского возраста с полным, загорелым лицом и грубыми, открытыми по локоть руками вздрогнула и, вскрикнув, чуть не выронила поленья, завидев грызуна. Потом осторожно, положив на пол охапку, взяла одно полено в руку и несколько секунд в упор смотрела на старую мышь, ожидая, что та побежит. Мышь начала слабо пищать, силясь что-то сказать хозяйке дома, но не тронулась с места. Рассердившись от этого писка еще больше, женщина замахнулась и кинула поленом в наглого паразита. После чего хозяйка выругалась про себя, выкинула мышиную тушку и, отряхнув свой серенький халат от опилок, подмела пол.

Маленькая мышка, вернувшись в опустевшую норку, обеспокоилась отсутствием её старой хозяйки, обычно сидевшей дома. Она долго бегала по скотному двору, по подвалам, огороду, покрытому темнотой, бегала в поле, рискуя попасться сове, была в кладовых, бане и других постройках. Везде искала она свою старую маму и, в конце концов, даже рискнула заглянуть в кухню.

Осторожно высунув мордочку из норки, серая мышка увидела, как женщина с загорелым лицом, одетая в серый халат, тычет большого кота носом в пол и ругает его за то, что тот плохо ловит мышей. Она, конечно, всё поняла и даже заметила маленькое бурое пятнышко на половице, куда тыкали мордой полосатого кота.

Долго она не горевала, ведь её мать была сумасшедшей, за что и поплатилась жизнью.

Серая полевая мышка всю зиму спокойно прожила в своей новой норе в амбаре, стоящем особняком в дальнем конце огорода. Она всё позабыла и никого уже не винила, может быть, оттого что мыши — животные маленькие и память у них короткая, а может быть, оттого, что случившееся было вполне ожидаемо.