Вологодский литератор

История даже одной крестьянской семьи в России XX века поражает своим трагизмом. А сколько таких семей на белом свете!

*  *  *

         Моих деревенских подруг детства с любовью вспоминаю до сих пор. Иных уже нет в живых, но память о них живёт и заставляет снова и снова возвращаться в те далёкие годы.

Самой красивой, улыбчивой и светлой среди них была Тамара Ларичева. Её младшая сестра Лиза, по сравнению со старшей сестрой, была дурнушкой и нрав имела довольно вредный. Их мать Зина, весёлая, никогда не унывающая, работала дояркой. Их отца Павла Гурьяновича я уже не  застала – он умер рано, так как перенёс много испытаний. Перед войной он уехал из родных мест в Ленинград, получил там хорошее образование и  работу, женился, родились дети. Но злой наговор прервал течение спокойной жизни – его осудили по политической статье, и он оказался в тюрьме. Когда освободили в конце войны, больным и обессиленным приехал в освобождённый от блокады Ленинград. Но, увы! Вся его семья умерла, а в квартире жили чужие люди… И пошёл Павел Гурьянович пешком домой, в родную Сизьму. По дороге страшно голодал, но спасали умелые руки труженика. Он, кроме обычной крестьянской работы, умел многое … Из железа и из дерева делал различную домашнюю утварь и даже  игрушки, паял, лудил, ковал.  В каждой деревне находилась для него работа, за которую крестьянки расплачивались с ним обедом или ужином. Так дошёл он до деревни Квасюнино и там неожиданно осел окончательно. Приютила  его Зина, хотя была она намного его моложе. Так создавались семьи в те тяжёлые годы испытаний.

В 50-е годы, когда нам, то есть мне и моим подругам, было  по 9-11 лет, мы  почти всё лето проводили на Шексне или в прибрежных лесах. Ангел нас хранил тогда, и с нами никогда ничего плохого не случалось.

Тамара Ларичева нами верховодила, хотя по характеру была самой тихой девочкой из нас: никогда не кричала, не смеялась громко, её голубые глаза смотрели на мир открыто и ласково. Никто лучше её не знал самых ягодных и грибных мест в  окрестных лесах и дорог и тропинок к ним. На реке она дальше всех заплывала, и мы ей завидовали. Однажды она нам сообщила, что нашла за Шексной места, где земляники растёт невиданно. Мы стали уговаривать её показать нам эти места. Но как туда попасть? Как перебраться через широкую реку? И всё-таки решились — взяли литровые банки для ягод и гурьбой пошли к переправе.

В маленькой избушке на берегу жил перевозчик  —  одинокий, сильно одичавший мужик. У нас была надежда на то, что он пьян и спит, что часто с ним бывало. Тогда можно будет отвязать лодку и перебраться на другую сторону. Так и получилось. Тихо сели в лодку, гребла Тамара Ларичева. Она была самой рослой и сильной, и главное, умела грести. Я со страхом наблюдала, как удаляется наш берег, на котором по-прежнему молчаливо стояла избушка перевозчика.

Переправа прошла благополучно. Привязали лодку, и Тамара повела нас по лесной тропинке в места неведомые.  Брели долго, или нам так показалось. Наконец, вышли на  поле с высокой травой и увидели впереди забор из колючей проволоки, а в стороне смотровую вышку …  Стало как-то не по себе. Мы слышали от взрослых, что где-то за рекой располагался лагерь для заключённых. Но его в 1953 году ликвидировали. Условно освобождённые сначала разбрелись по окрестным деревням, но вскоре куда-то уехали.

Тамара скомандовала: «Поползём под проволокой, там столько земляники, что не пожалеете!». Кто-то ей возразил: «А если она под током? Убьёт!» Я струсила и решила, что ни за что не поползу под этой смертоносной проволокой. Но Тамара решительно сказала: «Больше года лагерь закрыт. Мне тятя говорил. Всё отключено. Пошли!» И девчонки, благополучно миновав проволоку, начали собирать на территории лагеря крупную землянику. Некоторое время посидев в одиночестве перед проволочным забором, я всё-таки решилась последовать за подружками.

На месте недавней скорби буйно разрослась земляника, словно бы природа старалась  изгладить из памяти земли человеческие преступления и грехи. Никогда в жизни больше я не видела такого обилия ягод. Наши банки быстро наполнились, мы объелись ягодами на столько, что уже не могли на них смотреть. Отправились назад к реке. Когда вышли на безлюдный берег к лодке, то похолодели от ужаса: на том берегу стояли какие-то люди и среди них взъерошенный и ужасно злой перевозчик. Они, видимо, уже давно ждали лодку. Увидев нас, он начал грозно кричать и по-страшному материть нас. Обычно, в те времена к детям так не обращались. Но его разбудили в тяжёлом похмелье, у него увели лодку, и он не выдержал. Мы молча неподвижно стояли, боясь сесть в лодку и плыть назад…

Среди ожидавших на том берегу была женщина, которая быстрее других догадалась, что делать в сложившейся ситуации. Она миролюбиво закричала нам через реку:

— Девчонки, не бойтесь! Он вам ничего плохого не сделает! Скорее к нам плывите, а то мы опаздываем на пароход!

Тамара первая вошла в лодку, а мы следом за ней, и поплыли к родному берегу, не зная, как он нас встретит.

Пока мы плыли, гнев перевозчика утих, хотя он встретил нас грозным взглядом. Но увидев, детские перепуганные лица, смягчился и сказал:

— Хоть бы ягодами меня угостили, негодницы!

Тамара тут же отдала ему свою банку с ягодами. И мы пошли к деревне.

*  *   *

Вспоминаются также наши лесные походы за малиной, за рыжиками. Помню, раз мы набрали целые вёдра рыжиков в нашей квасюнинской выгороде, которая имела странное название Кривоногово. В лесу развели  небольшой костерок и стали жарить на прутиках кусочки хлеба и рыжики.  Поели и отправились по лесной тропинке в поле. Затем мы долго шли по дороге к деревне, а вокруг расстилались родные поля: по одну сторону – рожь с васильками, а по другую —  цветущее разнотравье. Вдали синела Шексна. Вскоре мы устали от тяжёлых вёдер и, поставив их при дороге, разлеглись на траве. Долго лежали, глядя в высокое сияющее-голубое небо, и тихо, беззаботно переговаривались друг с другом.

Мы тогда ещё не знали, что это были самые счастливые минуты нашей жизни…

*  *  *

Повзрослев, обременённая учёбой, семьёй, работой, я лет 15 не была в Квасюнине.  Но вот в 1986 году поневоле пришлось побывать там. Наша семья жила тогда в Белоруссии, в городе Гомеле. Когда грянул Чернобыль, всех детей в мае стали вывозить из нашего города в другие районы большого Советского Союза, даже в Сибирь и на Кавказ. Уходили целые поезда с детьми, с привокзальной площади отъезжали большие автобусы, переполненные детьми. На всё это было больно смотреть. Мы решили своих дочерей-школьниц не отправлять в лагеря временного размещения. Бабушка, любившая внучек больше родителей, увезла их на родину – сначала в Череповец, а затем в Квасюнино.  Опять принимала их у себя моя крёстная тётя Рая и её взрослая дочь Тамара Тихомирова.  Но было очень тесно всем в одном доме. У Тамары было четверо своих сыновей. Написали Ларичевым и попросили сдать их пустующий домик нам на лето. Получив отпуск, мы с Владимиром тоже приехали в Квасюнино.

Домик, который нам пришлось обживать, был давно необитаем, поэтому страшно запущен. Нам долго пришлось его отмывать и наводить хоть какой-то минимальный  порядок. Глядя на почерневшие стены и полы, трухлявые оконные рамы, я вспоминала другой облик этой избы: светлые окна, стены, половицы в солнечную погоду отливали солнцем, и домик казался тёплым и сказочным. Что же произошло за эти годы с домом и его хозяевами? Почему дом опустел?…

А случилась обыкновенная история. Дочери, окончив школу, уехали учиться в Череповец. Тамара Ларичева рано вышла замуж за украинца, который тут же увёз её на Украину, в город Котовск. Лиза тоже вскоре выскочила замуж и уехала в посёлок под Ленинградом. Их мать Зина осталась одна в доме. Она терпеть не могла одиночества, поэтому все вечера после работы проводила у соседей, то в одной избе, то в другой. И вот однажды тёмным осенним вечером она возвращалась домой. Как всегда, двери были не заперты: красть нечего. Но тут они стояли распахнутыми, и Зина всполошилась: не собака ли забежала в дом? Когда зашла в тёмные сени и услышала скорые, тяжёлые шаги, она поспешила спрятаться за открывающиеся двери, но было поздно. Здоровенный мужик увидел ее и шагнул к ней. В руках он держал их родовую старинную икону Казанской Божией Матери. В какой-то испуганной ярости он ударил её иконой по голове и побежал.  Зина упала сражённая и потеряла сознание…

После этого случая она стала частой гостьей больницы,  а потом и совсем разболелась. Всё время мучительно болела голова. Врачи поставили вскоре страшный диагноз – рак головного мозга. На похороны приехали обе дочери, много плакали, жалели, что оставили мать одну… Вот с тех пор этот дом и запустел.

Изменился и окрестный пейзаж. Прибрежный лес был кое-как в спешке вырублен и затоплен при строительстве Волго-Балта и шлюза в Шексне ещё в 60-е годы. Затоплены и те одновременно горемычные и заповедные места, где был лагерь с колючей проволокой, а потом красовалась земляничная поляна нашего детства…

*  *  *

Прошло ещё  более 20 лет. Сёстры Ларичевы недавно умерли. Замужество  их оказалось неудачным, что привело к болезни и страданиям. Тамарин украинский муж решил сменить её, русскую жену, на  украинку из родного города. Выгонял её из дома, который они вместе строили, бил. Но родители его оказались добрыми людьми и приютили её с дочкой. После смерти Тамары на Украине осталась её дочь Елена и три взрослых внука. До недавнего времени Елена переписывалась изредка с односельчанами матери. Но вот на Украине  начался очередной Майдан, братоубийственная война, и  переписка прекратилась. Где сейчас внуки Тамары Ларичевой? На чьей стороне воюют? А может и не воюют, а уехали уже в качестве дешёвой рабочей силы в «Евросоюз»?  А ведь это наши вологодские, квасюнинские, кровиночки мыкаются где-то по белому свету…