Вологодский литератор

Образ Старика – собирательный. Это люди разного возраста, разного времени, разных эпох. И поэма не привязана к фактам их биографии кроме одного – общего для них. Все они – люди чести. Военный, писатель… Я бы даже сказал – люди культуры, связанной с честью. Во времена бессовестные и бесчестные, когда человек чести остро ощущает свою ненужность и, при определённых обстоятельствах, остаётся один на один со своей судьбой, он не цепляется за жизнь, в которой стал лишним.

Юрий Максин

Он промолвил: «А это потом…»

И судьба поняла: после смерти.

А пока – никому, ни о чём.

И она обещала, поверьте…

Через год грянул выстрел, и пуля вошла

прямо в сердце, что биться умело

за Россию, за крест, что она приняла,

за любовь и за правое дело.

Пачка писем белела на тёмном столе.

Стол – дубовый, мечта антиквара.

И откуда он взялся в убогом жилье?

Не иначе – от Божьего дара.

Не иначе за то, что сзывалась к нему

ненасытная буйная стая,

и напевные звуки летели во тьму,

словно речь обречённого рая.

Сколько мрачных и светлых героев сошлось

на мерцавшую келью поэта!

А теперь тишина здесь – хозяин и гость.

И последняя песенка – спета…

Пачка писем белела… Слова-полова.

Три письма перевязаны нитью.

Нитью алой помечены жизни глава,

или ход неслучайных событий?

Всё в ней было: метели, любовь и война,

и семьи драгоценное  счастье!

Раскололась, распалась родная страна,

разорвалась, как сердце, на части.

Ну, а если от пули отвлечься на миг,

если гибель была не напрасной,

и не зря эти письма означил старик

словно кровью – завязкою красной?

Что теперь размышлять: развязал и читай,

скрасишь чтением «прелести быта».

Только помни: чужих прикасаешься тайн,

в них душа пред тобою раскрыта.

Письмо первое

               (любимой)

Как Россия у нас велика!

Далеко мы сейчас друг от друга. 

И как будто не выйти из круга,

все пути заметает пурга.          

Здесь граница всему, что напрасно,

и не мучает радужный быт.

Служим Родине, служим всечасно.

Рад, что жив и тобой не забыт.

Нас простое солдатское братство

породнило в большую семью. 

Это главное наше богатство

и в труде, и в жестоком бою.

Если тяжко, плечо ощущаем

и пожатие крепкой руки.

Я люблю тебя, слышишь, родная!

Как мы всё же сейчас далеки!

И влюблённое сердце – тоскует,

не поведать о том в двух словах.

Ветер вьюжный всё дует и дует, 

и весну приближает во снах.

А она не такая, как раньше…

Значит, сбудется что-то не так.

Время гулко, как рота на марше,

в наших душах печатает шаг.

Мы немного иные, чем прежде,

твоё фото, как святости лик.

Но какая-то хрупкость в надежде

на свидания радостный миг.

Мне бы крылья, летал бы ночами.

Что нам с крыльями тысяча вёрст! 

Только, крылья зовутся мечтами,

и мечты – наш спасительный мост. 

Я тебе назначаю свиданье

в тёмном небе на звёздном мосту.

Пусть небесное наше сиянье

ослепляет других за версту.

Пусть дивятся на сполохи света

те, кто любит бродить по ночам,

Я – люблю. Но тебя рядом нету, 

потому мы не с ними, а там.

Там… О, Господи! Снова лишь в мыслях.

Ну а время летит – наяву.

Наш отряд в неизвестность зачислен.

Помню всё и любовью живу…

Мы на запад уйдём на рассвете.

Быстро звёздная ночь пролетит.

Ветер. Дует отчаянный ветер.

Пожелай нам удачи в пути.              

Если жизнь обойдётся сурово,  

на семь бед не найдётся ответ,

пусть хранит тебя верности слово,

строк любви, не исчезнувшей, свет.

Вот такая военная, в общем, любовь.

Ей уюта всегда не хватало.

И не раз за любимую Родину кровь

грудь солдата в бою обагряла.

Поцелуй на бегу, крик «Люблю!» на лету.

На перроне звучанье оркестра.

Сердце помнит распахнутых глаз красоту,

сердце помнит и время, и место.

Уносился под пули – любви эшелон.

И гудок становился всё тише.

Каждый силой любви был на бой обречён

и не знал, что бессмертием дышит…

                                    Письмо второе

                                        (дочери)

Я писал свою книгу со смутной надеждой, что внук

много раз удивится, проникнув в пространство страницы.

Ты её сохрани от нечистых, предательских рук,

и тогда я смогу, всякий раз, среди вас появиться.

А сегодня я шёл по дворам, где когда-то играли,

где звучали бессмертных героев из книг имена,

где мы, вместе сражаясь, коварных врагов побеждали,

где взрослела с героями детства родная страна.

Я увидел героев своих, но уж лучше бы мимо

мне пройти, не заметив гирлянды намокших страниц…

И на память пришло низвержение гордого Рима,

потерявшего силу в объятьях менял и блудниц.

На помойке – огромной, богатой помойке порока,

где полно пропитанья для грустных бомжей и собак,

я увидел тома для души незабвенного Блока

среди жирных объедков, как нации спущенный флаг…

Нас повыбило время, всегда всех врагов побеждавших

на своих золотых незакатного детства дворах,

и родную страну от нашествия варваров спасших,

но не спасших её от нахлынувших лакомых благ.

Книгу ты сохрани. В ней потомкам напетые строки,

среди «вечного боя» на хрупкой «планете людей».

Я не знаю когда, но всему исполняются сроки.

Время снова торопит ретивых своих лошадей…

Эту связь – мы теряем, ещё не уйдя.

Словом искренним были едины.

Речью сердца украсив тщету бытия,

отличались от умной машины.

Нынче будто с рожденья намечен закат.

Юность смотрится в бездну смартфона.

Закрывает глаза – видит чёрный квадрат,

распахнёт – виртуального клона.

Развели поколения русских людей

дорогие прогресса игрушки.

Метко лупят в открытые души детей

электронные игры, как пушки…

Письмо третье

                 (другу и миру)

«Ты похож на посмертную маску поэта», –

сообщил мне мой друг в неспокойном письме.

Отчего так жестоко житейские меты,

свет распахнутых глаз растворяют во тьме?

Да, похож. Но, пока ещё точно – не вечер.

Просто, жизнь заплутала, не только моя.

Целый мир обречённостью рая отмечен, 

в нём душа человечья – сама не своя.

Ей всё горше среди непонятного бала,

среди жадных, бездушных придатков машин.

Нет, трясина бессмертную не засосала,

но остались мы с нею один на один. 

К жизни путь – обесточен, не ядерным взрывом,

а стихией разнузданных временем бед.

Мир уходит в жестокие нервные срывы,

рай уходит – туда, где нас нет…

Нам не жить без однажды сошедшего света.

Если б раньше такое о жизни знатьё!                                                                                                                                                  

Я гляжу на посмертную маску поэта. 

Да, похожи. Ты так же похож на неё…

Вот и кончились строки – три кратких письма,

что писались меж дел, в перерывах.

Да на полках остались пылиться слова,

что не сжёг в лапах нервного срыва.

Есть надежда? А может, и нету её,

просто, сил на огонь не хватило.

Может, взором окинув пустое жильё,

их оставил как спящую силу.

Да, слова-полова, но сойдясь в переплёт

под водительством воли поэта,

обрели они тайну магических нот

из симфонии лунного света.

Им теперь надо ждать, когда чья-то рука

пыль сметёт и откроет страницу;

когда в знаках ушедшая жизнь оживёт,

и воскреснут забытые лица.

И воскреснет посланник средь слов и людей,

его сердцем горячим отлитых,

среди званых, а может, незваных гостей,

сдвинув времени тяжкие плиты…