Вологодский литератор

После войны, в 50-е годы, в деревне Квасюнино не было электричества. Керосиновые лампы ценились очень высоко, и они были не у всех. Летом ими вообще не пользовались, и никто от этого не чувствовал никакого неудобства. Северные белые ночи давали возможность крестьянам обрядиться, то есть сделать все хозяйственные дела, а молодёжь вечерами гуляла  с гармошкой и песнями по деревне и в полях за околицей, а не сидела  под  яркими электрическими огнями и фейерверками, с оглушительной музыкой где-нибудь по душным клубам и кафе, как это принято сейчас в городах.

Правда, сразу после войны парней в деревне было очень мало: многие погибли на фронте, а оставшиеся в живых или были инвалидами, или оседали по городам и в райцентре. Не хватало пахарей, чтобы вспахать землю под посев. Не хватало и плотников, чтобы рубить новые избы, чинить кровлю, крыльцо, пол. У многих крыши протекали, а от этого гнили избы и всё приходило в плачевное состояние. Помню, как мы приехали из Череповца на пароходе и пришли ночью с пристани к тёте Рае. Она положила нас на самое лучшее место в доме – на единственную кровать. Только вскоре мы проснулись от того, что на нас льётся вода. Это на улице пошёл сильный дождь, и нам пришлось искать более защищённое место, куда можно было бы переставить кровать. Так год от года ранее добротный дом  с нарядными иконами и резной самодельной мебелью превращался в  убогое жилище. Раиса Ивановна с дочерью Тамарой приходили в отчаяние, но сделать ничего не могли: не было средств, не было мужским рук…

Единственным умелым мужчиной в деревне, способным на все виды сельских и плотницких работ, был Егор. Это был жилистый, бледнолицый мужик с задумчивым взглядом широко раскрытых серых глаз, всегда тихий и молчаливый. Он приходился нам родственником: его жена Ефросиния, а по-домашнему просто Ефрася,  была племянницей моего дедушки Степана. В отличие от молчаливого мужа она до самой старости любила поговорить, пошутить и посмеяться. Всегда казалось, что она смотрит на тебя, словно бы лукаво прищурившись. Меня в детстве поражало это несоответствие весёлого выражения её лица с окружающей обстановкой. Жизнь этой семьи складывалась нелегко: пятеро малых детей, в колхозе платят очень мало, хотя муж и жена с утра до вечера на работе, а за младшими детьми  присматривают, как могут, старшие. Но таков был у Ефраси характер. Рассказывали, что в молодости, до замужества, она была очень привлекательной. Но к сорока годам от былой красоты остались только пышные кудрявые волосы, которые она небрежно закалывала и прятала под платком.  В своё время она увела Егора из другой деревни от его первой жены, и с тех пор этот тихий работящий мужик жил в полном подчинении у весёлой, но властной женщины. Был случай, когда его глубокое  чувство к Ефрасе вдруг проявилось в неожиданных  и страшных обстоятельствах.

Дело было зимой. Ефрася пришла с телятника, где, как всегда, пришлось чистить стойла и задавать корм, носить пойло. Покормила мужа и детей ужином — картошкой с капустой, попили морковного чаю. За окном сильно завывал ветер и валил, и валил снег. Погасили коптилку и легли спать. Ночью у Ефраси начались преждевременные схватки: она ждала четвёртого ребёнка. Что делать? Больница и акушерка находились в селе в шести километрах от Квасюнина. А сильной метелью уже замело все дороги, и выезжать из деревни  на лошади было опасно. Но делать было нечего – надо ехать! Егор молча пошёл заводить единственный в деревне плохонький трактор: авось прорвёмся …

Выехали в поле: в снежной буре небо смешалось с землёй. Ветер пронизывал железную кабину, страшно трясло на ухабах. Ефрася с каждым новым приступом схваток стонала всё громче, от этих звуков сердце Егора разрывалось, он крепко впивался руками в рычаги, тщетно пытаясь увеличить скорость движения. Когда уже приближались к окраине деревни Высоково, расположенной на полпути к селу, трактор заглох: закончилось топливо или ещё что-то произошло…

Что делать? Темнеющие очертания деревни казались не так уж и далеко. Добираться сквозь метель до ближайшей избы? Егор стал осторожно спускать Ефрасю с трактора, но та  громко вскрикнула, и он почувствовал, что её тело безжизненно обмякло в его руках… Тогда он поволок её по снегу к избе. От громкого стука и крика хозяйка сначала перепугалась, но, поняв, в чём дело, быстро открыла. Перетащили роженицу в сени, а Егор побежал на колхозную конюшню за лошадью. В сенях Ефрася очнулась, начались новые схватки и вскоре появился на свет мальчик. Хозяйка, как могла, помогала страдалице: перерезала и перевязала пуповину, ребёночка обмыла и, завернув в чистую тряпицу, положила к матери. Обоих укрыла тулупом.

Между тем метель стала утихать. Егор подъехал на санях и узнал, что родился сын. Обрадовался было, но, посмотрев на жену, испугался и понял, что дело плохо. На руках перенёс Ефрасю с ребёнком в сани, сорвал с плеч свой полушубок и укрыл им жену с ребёнком. Короткая дорога в три километра показалась ему страшно долгой. Наконец, добрались до больницы…

Роды в холодных сенях  привели к тяжёлой болезни. Слава Богу, врачи выходили и мать и дитя.

*   *   *

В конце 50-х в Квасюнине началась новая эпоха: привезли «движок», то есть маломощную переносную электростанцию с дизелем. В клуб провели электричество, купили радиолу с проигрывателем и пластинки. Теперь, кроме пляски под гармошку и пение частушек, стали устраивать танцы под радиолу, показывать кино. Следом в деревне появилась небольшая мельница и щеподралка. Всю эту технику обслуживал один Егор. Щепу драли для крыши колхозных построек, но изредка разрешали и колхозникам из собственного материала это делать. На мельнице работала Ефрася. После болезни она сильно постарела, годовалый мальчик Серёжа был с ней и на мельнице. Бывало, сидит она, перепачканная мукой, на пороге мельницы и кормит его грудью, а когда мальчик уснёт, кладёт его на груду пустых мешков, и мельничный шум ему не мешает…

Её многочисленная семья жила в маленькой старой избушке. Я дружила с её старшей дочерью Майей. Помню, когда мне было лет 9 или 10, мы с ней и её братьями ходили в лес за ягодами, купались в Шексне. Мы были всегда голодны, хотя хлеба и молока было достаточно. Иногда мы ходили с Майей в гости к её бабушке Устинье, добрейшей старушке. Как-то пришли к ней, а она запричитала: «Ой, девки, не знаю, чем и угостить-то вас! Обождитё, сейчас шанёг вам напеку. Только не обессудьтё! Растительного масла у меня нет, дак я на рыбьем жире вам сделаю». Мы вышли во двор и затеяли какую-то игру. Вскоре Устинья позвала нас отведать угощение. Мы увидели на столе целую тарелку ржаных лепёшек, от которых попахивало рыбьим жиром. Есть хотелось сильно, и мы с аппетитом всё съели и запили молоком.

Обычно я гостила в деревне у своей крёстной тёти Раи, но часто ночевала и у тёти Ефраси. Меня принимали в этой семье радушно, хотя жили они в маленькой избушке (бывшей зимовке моего дедушки). Все дети, кроме маленьких, летом спали на домотканых матрасах, набитых соломой, на потолоке. Он представлял собой настил, сооруженный из тонких брёвен над скотным двором. Между  брёвнами были узкие щели, и сквозь них при желании можно было увидеть всю живность, спящую под нами. Пение петуха, мычание коровы и блеяние овец и коз не мешало нам утром крепко спать.

Вскоре похолодало, начались дожди. Все деревенские дети, как ни в чём не бывало, продолжали бегать на улице босиком, и я с ними вместе. И вот у меня сильно заболело горло, стало ломить голову, поднялась температура. Добрые Ефрася и Егор положили меня на единственную кровать в их крохотной избе, на которой я провела несколько дней, пока не поправилась. Во время болезни я, наверно, впервые стала догадываться, что такое доброта и почему быть добрым хорошо, и надо стараться быть добрым изо всех сил…