Вологодский литератор

Фортштадт

Мы с сыном едем на Фортштадт. Уже с утра он просверлил меня вопросами: « — А мы точно сегодня туда поедем?  А там шли бои? Может, остались патроны, осколки гранат?» Моему сыну десять лет…

Желтая маршрутка, бодро журча раллийным выхлопом «волговского» мотора, несется по улицам чистого и беспечного Армавира. Слева мелькнуло старинное здание пединститута с характерными для этого города башенками-луковицами — здесь до войны учился танкист Дмитрий Лавриненко, подбивший больше всех танков, рекорд Великой Отечественной! Как странно… Был учителем, а стал великим танкистом.

Поворот мимо армянской церкви, мост через всегда бурную Кубань, и вот она, Старая Станица! Важная, никуда не спешащая, она рассыпалась под южным солнцем разноцветными одноэтажными домами, словно дородная купчиха, румяная, прижимистая, но и хлебосольная, и семейная.

Асфальт закончился, застучал гравий, душная пыль проникла в окна, но никто в салоне даже не пошевелился, не отмахнулся.

«Газель» поднатужилась и заползла, наконец, на самую вершину высоченного крутого берега Кубани. Все, приехали, к Фортштадту теперь идти пешком.

Мы шагаем по грунтовой дороге, заросшей травой и репейниками с фиолетовыми цветками-бутонами. В небе плавает коршун, в перелеске щебечут птицы помельче, а кузнечики устроили целый скрипичный концерт. Где-то за лёгкими облаками свистит мотор новейшего учебно-боевого «Яка-130-го», но седая старушка с клюкой пасет свою козу, не обращая никакого внимания на свист.

Из травы поднялась пятнистая голова теленка: что это гремит в большом черном пакете? А это сын, кряхтя, но, не жалуясь, несет «набор следопыта»: саперную лопатку, бутылку минералки, казачью колбасу и полиэтилен для находок:

— А здесь точно были немцы?

— Да, шли на Ставрополь, а потом удирали обратно. Мимо этой дороги не пройти, по ней еще Пушкин ехал в Арзрум, задолго до немцев.

Две земляные полоски закончились и уперлись в железный забор с надписью «Посторонним вход воспрещен». Над плодовыми деревьями (в хозяйстве все пригодится!) высится красный шар радиолокатора.

— Папа, а зачем здесь локатор, здесь что, аэропорт?

— Нет, сына, аэропорт в пригороде, да еще взлетная полоса в летном военном училище, а это дополнительный, для резерва.

Как объяснить ему, что в Армавире есть радиолокационная станция, «накрывшая» «зонтиком» Черное и Средиземное моря. Какой-нибудь наглый штатовский корвет запустит ракету в небо, как в копеечку, а мы ее – хвать, и прижучим: « — Все под контролем, друзья-супостаты! Или как вас там? Партнеры…»

— Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет, — напеваю я под нос, пока мы обходим по перелеску таинственную станцию. На самом деле неизвестно, следит за небом она, или какая-то другая, уже в Армавире, замаскированная под обычный жилой дом? Почти все жители города, и русские, и армяне, в неведении. Будут пытать – точно не скажем.

Забор заканчивается и – о, чудо! – перед нами появляется краснокирпичная часовня с высокой золотокупольной звонницей, с толстыми, покрашенными серебристой краской перилами на самом краю обрыва. «Часовня Святого Благоверного Князя Александра Невского», — читаю я на стене и поворачиваюсь к бесконечному провалу пространства… С высоты птичьего полета открывается вид на Старую Станицу, Кубань-реку и Армавир – до самого горизонта, покрытого дымкой. Красота и ширь, полет и восторг, душа, летящая в небо… — вспыхивают те же чувства, что и в кабине реактивного истребителя. А вот и они сами – сынок дергает за руку, тянет назад и в сторону:

— Это «МИГ – 21»?!  — Да.

— А это какой?  — «МИГ – 23-й».

На площадке перед часовней стоят старые, списанные с летной работы истребители. Я похлопываю по дюралевому боку «двадцать первого», но поднимаюсь в кабину «двадцать третьего». Чудом сохранившиеся отдельные приборы, ручка управления, кресло пилота… Сын уже выгоняет с места. — Пожалуйста, лети, «племя младое, незнакомое!..» Пока родная кровинка пыхтит от восторга, я стою рядом и млею от удивления и восхищения: подумать только, «МИГ-21-й» летал уже тогда, когда меня, сегодня уже почти пенсионера, и в проекте-то не было! Он и сейчас летает. В Сирии…

— Папа, пойдем! Тут еще зенитки!

Зенитные орудия стоят, как бравые солдаты, отслужившие свое по два-три срока. Вот зенитка времен войны, вот послевоенная, самая большая в мире, а вот и ракета, одна из тех, что сбили над Уралом Пауэрса… В тот год я тоже еще не родился.

Мой следопыт облазил, почистил и чуть не облизал все военные экспонаты:

— А ты, правда, служил в ПВО?

— Да, в зенитно-ракетных войсках. У нас и девиз был свой, особенный.

— Какой?

— «Сами не летаем – и другим не даем!»

— Вот здорово!

Ты прав, мой сын. Это здорово, что мы всё еще живы.

Сынок, достав лопатку, пытается копать, сопит, высунув кончик языка… Ничего не найдет, конечно, давно это было. А я вот нашел… Стою, гляжу на эту эпическую красоту до горизонта, вспоминаю и думаю, даже не с гордостью, а с усмешкой: « — Ну что, несчастные буржуины, выкусили?..  «А больше я вам, буржуинам, ничего не скажу, а самим вам, проклятым, и ввек не догадаться»!

Корабль

В помпезном пансионате, отхватившем половину бывшего советского пляжа, жарился, как на сковородке, народ, по купальному стандарту которого было трудно понять, какого он роду-племени. Раздельные, по моде, купальники женщин и плавки-шорты мужчин уравнивали всех. Было заметно, что каждая семья отделена от соседей невидимой стеной, подчеркнутая независимость не распространялась только на детей – они с криками плескались в мелкой волне. Совместные ныряния и восторги прерывались набегами к подножию высокой бетонной набережной с полотняным рекламно-пивным навесом. Под ним лениво танцевали массовики-затейники с микрофонами в руках – по-нынешнему, аниматоры. В центре что-то пошлое и глупое декламировал парень в тельняшке, а по бокам дрыгали ногами две девахи в костюмах пираток. Что-то неуловимо знакомое угадывалось в их расцветке, впрочем, секрет оказался прост и банален – это были цвета российского флага. На лицах танцоров-дилетантов светились, словно приклеенные, дежурные улыбки, но детвора принимала все за чистую монету и радостно «фоткалась» рядом с пиратками, заученными движениями приподнимавшими сбоку края пышных мини-юбок в момент вспышки. Во всем этом действе сквозила отстраненность и искусственность, неприятно поражающая тех, кто еще помнил искренность и бесшабашность пионерских развлечений. В глазах обслуги и прислуги без труда можно было заметить только два стойких чувства: тоску и жажду денег. Вальяжные отдыхающие смотрели на них, как на крепостных, с брезгливостью и пренебрежением. Вечером они, переодевшись, садились в свои черные машины, и вот тут уже можно было узнать, кто есть кто: «Лексусы», «Ягуары», «Мерседесы» и даже два «Майбаха» оттеняли скромное обаяние буржуазии…

…Как же мы допустили такое? Ради чего предали великую мечту о равенстве и справедливости, с которой жили по-настоящему счастливо, несмотря на аскетизм, а может, именно поэтому? Зачем мы вернулись в столетнее прошлое, в темный океан наживы с призрачными пятнами транснациональных лайнеров? На одном из этих кораблей, по наблюдению Ивана Бунина, развлекала публику нанятая пара псевдовлюбленных, а на другом играл оркестр, несмотря на то, что его корпус погружался в воду. И звался этот корабль – «Титаник»…

Надпись

Странная, все-таки, эта штука – время!.. Движется оно не линейно, а какими-то рывками. Была советская эпоха, затем рывок, и вот уже три десятилетия тянется эпоха иная, названия которой меняются, а сущность остается прежней. Константин Душенов считает, что те, кто критикует сегодняшний режим, «застряли в лихих девяностых», но он заблуждается: «застряли» не мы, а само время. И когда мы рванем вперед из этого болота, не знает никто; хотя чувствуют, что этот день приближается, почти все…

…Неподалеку от санатория «Магадан» сохранилась стена полуразрушенного византийского храма, возле которого стоит будка – кто-то из местных пронырливых Остапов Бендеров собирает дань с доверчивых отдыхающих. Храм этот и сейчас напоминает о величии погибшей империи, внутри его воображаемого пространства чувствуешь, как молятся рядом невидимые мужи в белых одеждах, как поет хор…  В начале шестидесятых годов поблизости от храма стали рыть котлован для будущего пансионата (санаторием он стал уже в российские времена) и обнаружили клад с золотыми и серебряными украшениями – их можно увидеть в музее Сочи. Поразительно, но ювелирное искусство далекого прошлого оказалось на порядок выше современного: тонкие желтые нити укладывались мастерами так замысловато, что проследить их лабиринт не смог бы и сам Шерлок Холмс. Золотые серьги способны превратить в красавицу любую дурнушку, а стеклянные чаши в серебряной оправе спорят с лучшими изделиями Фаберже…  На одной из чаш сохранилась надпись, которую перевели на русский. Посетители музея останавливаются перед ней, как вкопанные, и долго стоят в немом удивлении, словно вспоминая что-то очень важное, забытое в суете и мелькании дней. Надпись эта гласит: «Радуйся, что ты еще живешь!..»

Экскурсия

– На канатную дорогу брать билет не буду, горы мне знакомы, – заявил я девушке-экскурсоводу, собиравшей деньги в салоне автобуса, направлявшегося в Красную Поляну, – погуляю по улицам поселка.

– А что там смотреть? – удивилась огненно-рыжая провожатая, которую звали Аней, – ну, ладно, как хотите, только в половине третьего подходите к нашему автобусу в Горки-городе, не опоздайте.

Я кивнул, а она, отвернувшись от меня, обратилась ко всем сразу:

– Запомните, наша фирма называется «Курортный Сочи», Анина группа!

«Странное название: «Горки-город», – думал я, глядя в окно, – помню с детства Красную Поляну, Эсто-Садок, Рудник, а Горки-город, Роза-хутор – это что-то новое, олимпийское, где они там в горах притулились?..» В окруженную со всех сторон живописнейшими горами Красную Поляну мы примчались от Адлера за двадцать пять минут по дороге с тоннелями и петляющей рядом «железкой» на сваях, вбитых прямо в каменистые берега горной реки Мзымты. К моему удивлению, Красную Поляну мы проскочили и въехали сразу в Эсто-Садок, который и оказался олимпийской деревней под названием «Горки-город». Впрочем, от спортивного городка остались лишь несколько однотипных строений, по берегам Мзымты, закованным в бетон, выросло нечто иное, помпезное и одновременно сумбурное по архитектуре, с ним и предстояло познакомиться за те несколько часов, которые оставались в моем распоряжении.

Заблудиться здесь было невозможно: вдоль реки, мелководной, бурной и ледяной, — несмотря на жару, высились здания, не вписывающиеся в местный ландшафт из-за разных вкусов хозяев: одни из них предпочитали швейцарский стиль, другие – немецкий, а остальные кварталы чем-то напоминали Карловы Вары. Гостиницы, бары, банки и  — магазины, магазины… Ювелирные, винные, модные… И все элитное, дорогое, для очень богатых людей. А вот и казино «Сочи», будто перенесенное из Лас-Вегаса, с огромным ковром перед входом и швейцарами в черном. Напротив стоит премиальный «Мерседес» с короной на двери и надписью: «Королевские привилегии». На электронном табло бегут строки: «Сегодня разыгрывается один миллион у. е. !!!»

Да, раньше все работали, а теперь все продают и все покупают. Страна «Купи-продай»… Я смотрел на буржуйские излишества и все более убеждался в том, что ничего великого при этой власти так и не произойдет. Все они стремятся к ублажению чрева, к расслаблению и отдыху. Их идеал прост, как глотание: продавать то, что у нас еще покупают, например, газ и нефть, и жить в свое удовольствие. Никакой идеологии и стратегии от них не дождаться. Вместо покорения океана – ловля щук, вместо завоевания Марса – полет со стерхами, вместо мечты и труда – спекуляция и нажива.

В предгорье обнаружился еще один гостиничный комплекс, Роза-хутор, посередине – башня с часами, – оказывается, это «ратуша»… Как же они боятся всего русского!

Красивейший уголок среди зеленых гор показали мне только издали – плебеев туда не пускают – называется он тупо: «Газпром». Но я его узнал – это был Рудник, где в 50-е годы заключенные добывали ценные горные породы. Я не удивился – видно, и теперь власть неровно дышит к «социально-близким»…

Между прочим, самое лакомое место Красной Поляны для наших и иностранных туристов, особенно китайских, сильные мира сего обходят стороной, как чумное. Это скромная дача Сталина…

В подводном мире

Когда ныряешь с маской и трубкой даже на небольшую глубину, то сразу оказываешься в ином мире, где ощущения так не похожи на земные. Водные картины и звуки (особенно звуки!) заставляют приглядываться и прислушиваться по-иному. Прежде всего, ты слышишь шум прибоя, переливающийся стук мелких камней в прибрежной полосе пляжа, слышишь собственное дыхание, отдаленное рычание лодочного мотора, мерное постукивание камня о камень – это шалит какой-то мальчишка, сидя на берегу. Перед глазами — не зелень и синева морской поверхности, а обычная вода, почти бесцветная, немного мутная и расплывающаяся перед стеклом маски, но только в поверхностном слое – если нырнешь поглубже, то картина становится четче, дыхание замедляется, от холода цепенеет тело, растет давление в ушах – ты начинаешь чувствовать, что у тебя есть барабанные перепонки. На фоне больших светлых валунов передвигаются темные бычки, похожие на головастиков, чуть выше можно погоняться за стайками перламутровых ставридок с черными точками возле глаз – они, играя с тобой, то убегают «все вдруг», повинуясь движению вожака, то приближаются совсем близко. Если отплыть подальше от берега, то можно встретиться со стаей серебристой кефали, рыбой крупной, медлительной, но тоже очень осторожной. Ныряльщику, в свою очередь, приходится остерегаться больших медуз – некоторые их них могут обжечь весьма чувствительно.

На глубине четырех-пяти метров начинается настоящая охота. Две добычи привлекают взор подводного охотника: ракушки рапаны и морские крабы. Чем они крупнее, тем ценнее для самолюбия удачливого ныряльщика. Тут помогут резиновые ласты, ускоряющие погружение, запас воздуха и терпение. Рапаны обычно приклеиваются к большим валунам, покрытым водорослями, а крабов надо искать под камнями, переворачивая их один за другим. Крабы, конечно, будут удирать, спасаясь от гибели, и защищаться клешнями, но если схватить их за панцирь, то можно не опасаться – в этом случае они становятся беспомощными. С рапанами проще – их надо с силой оторвать от поверхности, и только. Выныривать резко нельзя – кессонную болезнь, конечно, не заработаешь, но грудь, уколотая внутри «газированными пузырьками», будет потом болеть.

В детстве мы презирали аквалангистов с подводными ружьями – их силы и силы постоянных обитателей морских глубин были неравными; мы же полагались только на собственные здоровье и ловкость. И сейчас к любителям так называемого дайвинга (по-русски, ныряния или подводного погружения) отношение такое же – развлечения богатых туристов дорого обходятся, — и в прямом, и в переносном смысле, — не только морским животным, а иногда и самим дайверам. «Есть еще океан!», — сказал однажды Александр Блок…

Полустанок

Сразу после Туапсе наш поезд вклинился в горы. Остались позади каменистые пляжи с разноцветьем купальников, сине-зеленое блюдце спокойного и чистого моря, блистающего под жарким солнцем, стоящие на якорях в ожидании своей очереди коричневые танкеры.

Слева и справа от железнодорожной линии на нас плавно надвигались чудовищные зеленые громадины. Состав как будто парил над виляющей в глубоком ущелье горной речкой, переезжал по коротким мостам петляющее асфальтовое шоссе, плыл среди зелени, как корабль, с юга на север… Это сравнение было бы до конца оправданным, если бы не туннели, вмиг погружающие нас в темное брюхо кавказских гор.

Но не одним только зеленым цветом сияла вся эта красота. Пронзительное ясно-золотое небо обнимало сверху не только горы и осыпающиеся щебнем скалы, но и весь лесной океан, в котором поочередно мелькали то желтые гроздья алычи, то красные фонарики диких яблок, то пушистые, как перья павлина, соцветья черноморской акации, то белая пена пастушьей сумки, то нежный голубой цвет лепестков цикория…. Человек тоже украшал свои дома и постройки с каким-то изощренным изяществом: яркие синие и красные черепичные крыши сменялись апельсиновыми шахматными цилиндрами газовых хранилищ, серебристыми шпилями громоотводов.

А вот и знаменитая гора Индюк, с неестественно сломанной, как зуб, вершиной — в годы войны ее бомбили фашисты. Чуть далее гора Семашхо, на ее склоне недавно были найдены обломки истребителя, на котором воевал наш летчик-богатырь, Герой Советского Союза Дмитрий Каралаш. Его, вылетевшего из Лазаревского, специально поджидали сразу несколько мстительных «мессеров»… Удивительное дело! Когда я смотрел на его фотопортрет в краеведческом музее, то никак не мог избавиться от чувства, что Каралаш жив, настолько веселыми и по-детски доверчивыми были глаза этого огромного человека.

С каждым перегоном горы становились чуть ниже, а ущелья все шире, долины были усыпаны цветами, словно пестрыми веснушками, местами вспыхивали рыжим пламенем россыпи лютиков, а кое-где стали попадаться и сосны.

Слушая сердцем музыку гор, я никак не мог подобрать название этому удивительному уголку Кавказа. Как вдруг на перегоне между Кривенковской и Горячим Ключом схватил взглядом табличку на небольшом полустанке. На ней – я не поверил глазам! – четкими буквами черным по белому было написано — ДОЛИНА ОЧАРОВАНИЙ…