Вологодский литератор

Что, сынок? Примеряешь мои сапоги?!

Хочешь стать, как отец? Что ж, похвально!

Только знай, как они на ходу нелегки,

от порога до пристани дальней.

В мою пору, сынок, без сапог никуда.

В них росли, в них мужали и зрели,

и без них не взметнулись бы ввысь города,

и поля бы хлебами не пели.

Много с ними мозолей в награду имел,

не одни развалились с натуги.

Я таких бы сапог для тебя не хотел,

подрастёшь – и поймёшь на досуге.

И из детства, сынок, не спеши улетать,

вспять оно никогда не вернётся.

Ты на полную пей из него благодать –

в тяжкий час светлым сном отзовётся.

* * *

Он долго-долго что-то нёс:

про обжигающий мороз,

про непролазную тайгу,

где сотни вёрст ни огоньку.

Про топи гиблые болот,

где зверь захочет – не пройдёт.

Про то, как в камень бьёт река,

и ввысь уходят берега.

«Геолог, – думали одни, –

искал сокровища земли».

Другие: «Лётчик удалой, –

упал в тайгу и, глянь, живой!»

И лишь бывалый дед Потап,

топтавший сталинский этап,

в себя сомнение не гнал,

поскольку достоверно знал,

в каких местах его внучок

рубил у дерева сучок.

И сколь велик был даден срок,

и знал, что всё равно не впрок.

* * *

А дождь идёт и не кончается,

и нет просвета надо мной.

Как будто в небе кто-то кается

за грешный промысел земной.

Как будто кто-то слёзно молится

за жизнь, что под откос пустил.

И всё никак не остановится…

Скорей бы, Господи, простил.

* * *

«Присядем на дорожку» –

вот русский человек!

Всерьёз, не понарошку,

и так из века в век,

прощаясь у порога,

обычай предков чтит,

пред дальнею дорогой

присядет, помолчит.

Чтоб в этот миг разлуки

прочувствовать до слёз,

до глубины, до муки,

до седины волос

всю горечь расставанья,

всей тяжести суму,

как будто груз прощанья

ему лишь одному.

* * *

Дыхания её не слышно, —

окаменелость на лице.

Она сидела неподвижно

на покосившемся крыльце.

Её серебряные пряди

с небрежностью из-под платка,

сухие плечи, а во взгляде —

неотразимая тоска.

И от предчувствия разлуки

притих и дом, и старый вяз.

Но вдруг взметнулись к небу руки,

и слёзы хлынули из глаз.

И словно сердце надорвалось,

и через рану пролилось

всё, что от жизни ей досталось

и что из жизни унеслось.

И слёзы скованность разжали,

чуть потеплел застывший взгляд,

и губы тихо прошептали:

— Прощай, мой дом, прощай, мой сад.

Уже и собраны пожитки,

завязаны одним узлом,

остался выход из калитки

и горький путь в казённый Дом.

* * *

А деду было больше века.

Он на завалинке сидел.

Поговорить бы с человеком,

ведь столько видел славных дел.

Но от родных лишь кот под боком,

а про чужих и не скажи.

Дед не в обиде, – скоро с Богом

наговорится от души.