Вологодский литератор

В жаркий выходной день старинный приятель Русановых пригласил их с женой прокатиться за город. Они как раз переживали не лучшее свое время, к тому еще были людьми не охочими без нужды выбираться из дома, но все же согласились. Вскоре красный «жигуленок»-колымага бодро выбрался на окружную развязку и поддал газу навстречу просторной дороге.

Машина, лишенная глушителя, грозно заклекотала и помчалась по шоссе. Приоткрыли стекла, и стало легче: ветерок с ходу обласкал лица, защекотал в легкой одежде. Через охотку поговорили о том, о другом.

Приятель был медиком, хорошо понимал состояние друзей, у которых сын давно терял голову от улицы, поэтому осторожно и ненавязчиво отвлекал историями из медицинской жизни. Но иногда и сам подзабывался, начиная всерьез заговаривать об известных теперь всему свету безобразиях.

Может, Русановы его и слушали, но, скорее всего, просто отдыхали, обдуваемые июльским шелковым ветерком. По пути неожиданно завернули в ближайшую от асфальта деревню, где у хозяйственного медика оказался домик, куда он наскоро заскочил и разом обернулся с ворохом всякой обутки и одежды. Когда вырулили на проезжую дорогу, выяснилось, что задумана программа: увлечь Русановых в лес за грибами-ягодами.

В этом году погода мало, что сама запуталась, заодно ввела в заблуждение и весь белый свет: говорят, грибы никому не давали покоя с самого июня. А у приятеля на какой-то версте было заветное местечко, где он набирал целые корзинки, – попадались даже грибные короли – белые.

На обочине остановились и переоделись, заодно хорошенько намазавшись средством от известных лесных паразитов: те нынче всерьез ополчились на род человеческий, отправляя в медицинские учреждения целые бригады неутомимых пилигримов.

Однако в желанную прохладу леса все трое забрались с тихой радостью, благодатно, точно в душу на незримую секунду божественно дохнуло волшебным зноем безвозвратного детства.

Между тем инициатор дружеского общения, свободно ориентируясь в любой глухомани, ринулся в чащобу, поднимая треск: кругом зашумело и защелкало, согласно закачались тугие зеленые ветки.

Русановы же решили побродить по окрайкам, свободно и отрешенно переговариваясь и больше помышляя не о грибах, а своем, наболевшем. Но грибы, серые и красноголовики, были не помехой, то и дело, будто понарошку, оказываясь под ногами.

Неохочие грибники походили сколько-то опушкой леса и, подуставшие, но чуток успокоенные, в оговоренное с заботливым приятелем время вернулись с пакетами к машине. Тот уже был на месте, успев перетрясти одежду: довольный, кивал на корзинку, в которой до половины уютно устроилось грибное семейство.

По шоссе беспрестанно проносились легковушки, иные с завыванием, как самолеты, идущие на взлет. На обратном пути ехали веселее: худо-бедно, попришли в себя, и даже машина, казалось, сама заодно отдохнув, охотно шуршала по асфальту, хотя ее постоянно обгоняли более нетерпеливые и современные соперницы. Впереди, на обочине, стоял автомобиль иностранного производства, темно-зеленый, красивый, весь какой-то удобно-ладный, недоступный.

– «Фольксваген», – кивнул обладатель красной колымаги и споткнулся: все разом обратили внимание на нечто неладное, происходящее с этой машиной. Бросилось в глаза, что на ней, кажется, сбитые номера, да еще в придачу из приоткрытой дверцы двое молодых, не атлетического сложения парней вытащили волоком третьего, раздетого по пояс, голова его безжизненно свисала. Эту ношу они проворно стащили вниз за обочину, к ближнему кустарнику. И это было все, что успели на ходу заметить на «жигуленке», объезжая на скорости мимо иностранного зеленого чуда.

– Худо дело, – протянул Русанов, вглядываясь через заднее стекло на скоро скрывшуюся за асфальтовым изгибом чужую машину. И они, в молчании пролетев еще какое-то расстояние, без слов развернулись в обратную сторону. Теперь надо было осторожно и безошибочно определить место, где стояла безномерная иностранка, от которой уже не осталось и следа. Да и шоссе, словно по чьему-то мановению, неожиданно оказалось пустым. Сидящим в машине стало немного не по себе, как если бы сама жизнь, вдруг странно заглохнув, на мгновение затаилась. Такое замечается, к слову, перед большой грозой, когда все кругом действительно замирает, становится знобким, тревожным, неясным.

Двигались уже медленнее, разведывательно, пока снова не развернулись на дорогу в сторону города. Отчего-то сделалось еще тоскливее: казалось, что из-за кустиков, что нескончаемо тянулись вдоль шоссейки, бдительно за ними следили, чтобы в удобный момент выскочить и сделать свое дело с не вовремя возникшими свидетелями в ползущей краем шоссе колымаге. Ведь трудно было бы их не заметить этим сноровистым ребятам из своего машинного чудо-юда. А могло оказаться и проще: взяли да оттащили ненадолго хлебнувшего не в меру своего безрадостного дружка, чтоб тому посвежело на вольном воздухе, и скоренько укатили, куда путь держали. Только голова-то у того друга была, что у неживого, и тащили больно подозрительно, словно избавляясь от ненужного свидетеля.

Тем временем хозяин «жигуленка», отличающийся превосходным глазомером, приткнулся возле обочины и, не открывая дверцы, стал вглядываться в сторону жаркой чащобы. Но против женщин, сила такая, еще никто не устоял; и русановская жена, зайдясь в кашле от неожиданного волнения, быстро заговорила:

– Да вот он, – схватилась она за щеки, качая головой. – Господи, ведь посреди белого дня!

Русанов тоже следом заметил лежащего за дорожной обочиной в осоке человека с раскинутыми руками.

Выбравшись наружу, они с медработником направились к неподвижному телу. Подозрительным продолжало оставаться то, что шоссейное движение до сих пор было как будто заглохшее. Русанов обернулся к машине: жена через стекло смотрела вовсю, не мигая, и делала указательным пальцем предупреждающие знаки.

Приятель, не доходя до незнакомца, приостановился, профессионально изучая обстановку. В это время лежащий парень коротко очнулся и попытался приподняться: заоткрывал, выпучивая, непослушные глаза.

Оказалось, что возле одного из них, правого, знатно прикипел кровоподтек, от виска все разбито, и оттого лицо лежащего виделось каким-то пугающе-безжизненным, застывшим. Было ему далеко за двадцать гаком, с короткой стрижкой, на скуластом смуглом лице затаились змеиной ниткой усики, а на крепком загорелом теле синяя наколка уползала за плечо, такая же имелась и на правой руке в виде широкого перстня.

Он так и не смог подняться, повыкатывав наподобие пьяного глаза, затем опять сунулся в осоку, лицом вверх. Приятели снова наладились к нему шагнуть, но русановская жена, застучав в стекло, так закричала, что пришлось остановиться. Деликатный представитель медицины, помявшись, почему-то шепотом объяснил Русанову:

– Дышит ровно, это хорошо. С ним все в порядке. – Но он привык убеждаться в диагнозе собственноручно, тем более что ему еще не давала покоя эта височно-прикипевшая разбитость. Потому медик и хотел еще раз двинуться к осоке, но русановская половина вновь тревожно отстучала в стекло. Мужикам тогда с этим и пришлось вернуться восвояси.

А шоссейное движение уже по-прежнему шумело обычной жизнью, которая, быть может, вовсе и не прекращалась: мало ли что померещится на таком солнцепеке, где полуденный, еле не дымящийся асфальт дороги беспрестанно заливало с небесной верхотуры раскаленным, нестерпимо-пылким жаром.

Хотя ехавшим домой было не до лишних рассуждений: все трое, испытывая неловкость, просто молчали. Скажем, хватило бы ума забрать парня с собой, неизвестно, чем могла закончиться эта затея. К примеру, попадись в хозяйские руки блюстителей порядка, что сейчас бровью не ведут на трассе возле железно-козырькастой дэпээсной будки, потом точно до потери пульса задолбят расспросами да допросам, а если еще, доведись, с незнакомцем окажется худо, беды вовсе не убраться. Как не крути, а иного выхода не было. По правде говоря, другие в такие ловушки не суются, если духа не хватает. Вот и оставалось, пока добирались до места, говорить обо всем понемногу. Но все равно любой разговор волей-неволей сводился к обсуждению оставленного в осоке парня.

– Как страшно, – твердила русановская половина: она всю дорогу не отнимала рук от своих разгоряченных щек. – Ведь среди белого дня.

Русанов хорошо понимал ее состояние: верно, наяву она представляла на этом месте своего сына. Тот уже давно любил улицу, как родную мать в детстве, сутками напролет болтался неизвестно где попадя, а с родителями был не по возрасту языкаст да задирист. И зачастую, пугая и без того скукожившиеся родственные души, становился вовсе нелюдимым, мрачным. Это вместо того доброго весельчака и хохотуна, каким его привыкли знать. Глаза бы этого не видели и уши бы такого не слышали, разве не правда?

А что касается того татуированного, отдыхающего за дорожной обочиной, Русанов для себя окончательно уяснил: с такими гвардейцами ничего не случится, везде сухим выйдут. Похоже, даже своим хуже горькой редьки надоел, вот для отсыпа и выгрузили, чтоб после на попутках как свеженький огурчик к себе вернулся.

В армейские годы ему, безусому юнцу, довелось охранять добрых людей от таких молодцев с большой дороги, что распознавались сразу: по моментально обжигающей где-то внутри изморозкой струйке холода. Он еще тогда, как спустились с обочины к леску – разом понял: этот из тех, с которым на короткой ноге лучше не знаться.

В скором времени колымажисто-красное средство передвижения приткнулось возле подъезда русановского дома, из-за которого выглядывала, не таясь, величавая роща: дом располагался на окраине города, в радующем глаз месте, украшением которого и являлась бывшая усадьба последнего губернатора этого старинного города. Все только попрощались и, как это бывает лишь у нас, вновь, точно приговоренные, вразнобой заталдычили об этом татуированном незнакомце.

Ни к селу, ни к городу, сошлись во мнении, что не мешало бы позвонить куда следует. И для очистки совести все рассказать, чтоб на душе не скребли кошки. Кому надлежало заняться этим делом, вопросов не возникало: у медицинского приятеля без того хлопот был полон рот с предстоящим ночным дежурством, но главенствующая сторона русановского семейства и слушать не желала ни о каких звонках, она даже свой мобильный телефон чаще держала не включенным, от греха подальше. Да еще эскулап, у которого голова уже явно была занята другими заботами, случайно подлил масла в огонь, доверительно поведав, как одна знакомая почтальонка недавно выступала свидетелем по какому-то делу, а после неожиданно исчезла, и о ней не было ни слуху, ни духу.

Мимо уверенно протопала компания из великовозрастных представителей сегодняшнего поколения «как бы» и наладилась прорваться в их подъезд, но ничего не получилось: подъезд был давно одомофоненный.

Сам Русанов, обычно вспыхивающий спичкой, хотел уже сунуть нос не в свое дело, но заполучил от благоверной со спины своевременно-тычковое замечание, да и парни, покачиваясь, передумали и, едва не задев взрослых дядей возле «жигуленка», направились с батареей пива в другое место. А один, захохотав: «Да мы таких, как два пальца об асфальт», – еще смерил их с ног до головы с лениво-сытым вызовом.

– Слава Богу, – перекрестилась русановская половина, когда за ними с мужем с оглушительным грохотом захлопнулась тяжелая железная дверь их подъездного убежища: она всегда так говорила, чувствуя здесь полную безопасность. На лифте они мирно поднялись к себе и, лишь открыли квартиру, хозяйка вместе с пакетами так и села в прихожей на стул, покрытый домотканым ковриком.

В комнате на гостином диване, перевитый проводами и в наушниках, расположился их семнадцатилетний родной дитятя с закрытыми глазами, а на щеке его пунктирно пребывала легкая царапина, даже край нижней губы, вздутый, был в свежем ляпе крови.

При виде всего этого дорожное происшествие как-то само собой сразу подзабылось. Тем более Русанову в ум бы уже не пришло помечтать о любимом занятии – посидеть в одиночестве на балконе и со спокойной душой поглазеть на свою диковинную рощу. Поначалу он даже не сообразил, что делать с внезапно замершей женой, затем подлетел к сыну и разглядел, что тот всего лишь просто-напросто заснул, слушая свою музыку. Тогда отец семейства скоренько набрал в стакан воды и без лишних раздумий оросил свою неподвижную хозяйку. И, как, оказалось, помогло: та, вмиг придя в себя, в голос бросилась к сыну:

– Господи, да что же такое случилось-то?!..

Дитятя, родное сердце, разомкнул сонные вежды и, прищуристо разглядев родителей, сморщился:

– Ну, люди на блюде. Не дали человеку отдохнуть.

По-настоящему проснувшийся сын, наконец, догадался о причине родительской заморочки и подскривился, стаскивая наушники, сказал басом:

– Да ну, что за тема. Хотя бы порадовались: человек первый раз в жизни как бы побрился. Такое не грех и отметить, короче.

В мгновение ока все в этой уютной однокомнатке смешалось от радости, когда сын уже вполне мирно, даже просительно добавил:

– Правда, есть чего-то хочется. Мам, покорми, ладно?

И Русанов, как говорится, не отходя от кассы, немедля был откомандирован на местный рынок за свежими овощами и фруктами, молоком и хлебом.

На чахлом кривом деревце возле дома сидела, растопырив крылья и раскрыв клюв, олопелая от зноя ворона, видимо, не в силах не то, что взлететь, но даже шевельнуться. Похоже, мир для нее, основательно замерев, утратил всякий познавательский интерес.

Единственным спасением от массового жаропомешательства в этом краю оставалась трансформаторная будка, расположенная напротив их подъезда и закрываемая соседней крупнопанельной высоткой. В тенечке ее на размелованных квадратиках асфальта прыгали, что заведенные, две безрадостные девчушки, да от нечего делать, торчал, покуривая, Витька-офицер, недавно вернувшийся из очередной «горячей точки». Он опять чему-то, как всегда, тихо улыбался, словно бережно вслушивался в непонятные изменения, происходящие внутри его самого.

Увидев старого знакомого, щурящегося на желтое неподвижное марево, худой светловолосый Витька приподнял голову и приветливо закивал, улыбаясь.

Только сейчас Русанов по-настоящему понял, как он за этот денек поизмотался. И предложил Витьке его поддержать, для пущей убедительности щелкнув себя по горлу. Как-никак, сколько было в свое время выбегано по одному школьному коридору и, всегда уж на особицу, после Витька-офицер выбрал дело по своему нутру. С тех пор неприкаянно- одинокий и вечно себе на уме, появлялся он порой в их просторном дворе. В промежутках – от одной командировки до другой. Теперь тоже однокашник поискал задумчивым взглядом перед собой, следом чуток пожал плечами. И они на пару, не спеша, лениво побрели в сторону микрорайоновского рынка.

Неумолимое солнцестояние опять встретило их на просторе во всеоружии: оно обливало знойным жирным варевом синевато-хрупкие многоэтажки и, стекая светоносным потоком с высоты ненадежных панелек, плавило сухую, морщинисто растрескавшуюся землю. Да вдобавок еще из некоторых распахнутых окон, ровно из преисподней, доносилось беспрерывно-музыкальное завывание, вероятно, направленное на стимулирование всеобщего летнего настроения.

А Русанов запоздало удивился тому, что он как-то незаметно умудрился сам с собою разговориться. Но тотчас справедливо успокоился тем, что повествование о брошенном ими молодом парне предназначалось для контуженого Витьки-офицера. Правда, когда даже посторонние при этой исповедальности вслед оглядываются: чем не признаки персональной беседы с собой, все еще подрастроенным?..

Только удивительней всего было, что Витька, с последней «горячей точки» стянутый к самому уху пугающе-рубленым тугим шрамом, нынче довольно внимательно слушал собеседника.

– Значит, не отзвонился? – спокойно уточнил он, вытирая широкой ладошкой пот с высокого загорелого лба и растирая шею под воротом белой рубашки. – Сам смотри: что теперь об этом, как все прошло. Чего уж там. – И не столько слова, сколько взгляд запомнился, хотя говорил он, глядя в сторону, точно сам был в чем-то виноватый.

Они были уже на лысой сухой горушке перед цветной панорамой микрорайоновского рынка с торчащим поверху желтым козырьком пивного павильона, – наискосок через дорогу: тентово-многолосого, затопленного расплывшимся, как парное молоко, солнцем.

Для самого Русанова не являлось небесным откровением, что до того, как предложить бывшему однокашнику составить компанию, он уже на ус себе намотал, что на рынок надо идти отсюда, с их бываловской стороны, чтобы лишнего кругаля по такой жаре не делать. Потому как именно здесь, в этом месте, и находился у них один-единственный стояк уличного телефона.

Не поворачивая головы – спиной он, что ли, видел? – Витька-офицер негромко, буднично предупредил:

– Любой номер высвечивается, и разговор записывается. А если базар о мокрухе – менты, как бобики, прилетят. Значит, надо только главное сказать.

Выходило, что дело вправду грозило быть серьезным. Но Русанов – тоже еще та порода – набрал уже нужный номер и решительно, толково, как ему думалось, объяснил должностному лицу на другом конце провода про случившееся на окружной дороге. Телефонный собеседник, однако, не выказал ожидаемой заинтересованности. А в свою очередь доверительно, даже задушевно, едва ли не по деталям стал уточнять все, что для него было непонятным. Русанова это даже за живое задело: он уже настроился на более толковое объяснение, как встретился с немигающим взглядом Витьки-офицера, как бы проходящим насквозь любого, кто оказывался рядом. Тогда он быстренько, без лишних рассуждений и вернул телефонную трубку на законное место. А Витька, деловито обтерев ее листом придорожного лопуха, ошметья воспитанно выбросил в мусорку.

Затем они, не сговариваясь, покинули это лобное место и оказались на рынке. Покупки, дело не хитрое, были сделаны точно по намеченному списку, и вскоре приятели расположились под ярким тентовым зонтом с холодным «Янтарным»: мимо – рукой подать – пролегала дорога, каменисто-пыльная, с засохшей серой грязью, на обочине которой бельмом на глазу и торчал тот самый пресловутый телефон-автомат, – прямо невольный наблюдательный пункт.

Только та русановская тягомотина, что была изнутри, куда-то уже делась, сама собой истаяла, и он беззаботно потягивал из высокого хлипкого стакана, не обращая внимания на привычно-окружающий бедлам, которому, кажется, не предвиделось ни начала, ни конца.

– Тогда зачем я поймал белку? – возьми да как пристукни Витька по пластмассовому, без того качкому столику изумрудной раскраски. А его взгляд становился темнее и тревожнее, торопливо блуждая поверх яро затопляемого светом, копошащегося с муравьиным упорством людского рынка.

– Какую белку? – спохватился Русанов, вспомнив, что с некоторых пор Витька-офицер нет-нет, да и начинал ни с того ни сего заговариваться, вызывая определенные опасения отдельных дворовых старожилов.

– Белую горячку, – быстро взяв себя в руки, неохотно пояснил собеседник. – Обыкновенную белую горячку, паря, – и, махом хлопнув свое стаканное содержимое, он склонил голову набок, усмехнулся. – Не боись, на здоровье не обижен: здесь у меня полный порядок. – А после с каким-то лишь ему ведомым значением добавил: – Только не от этого, земеля, наши домики покосились…

Но на этом его разгон и прервался: Русанов, лицо которого вытянулось в неподдельной тревоге, увидел, как в горку мимо их тента прямиком к телефону-автомату, где он только что задушевно беседовал с излишне любопытным представителем власти, бойко подлетела пара полицейских машин с фиолетовыми мигалками на кабинах. Из них дружно высыпалась вооруженная группа быстрых, крепких парней, одетых в черную форму, и стала растекаться по гудящему рынку – налажено и стремительно.

– Не наш сегодня день, – тут же легко оказался на своих двоих Витька-офицер. – То ли у вас там без мокрухи не обошлось, а может, у них просто плановый шмон. Только сейчас все кругом в два счета зачистят, – повел он указательным пальцем. – Ребятки эти из «Барса» – и черепаху на карачки поставят, все еще в войнушку не наигрались. Давай-ко в темпе по домам и лучше поодиночке, надежней будет. – И, неморгающе глянув в неподвижно-раскаленную вышину, Витька, обращаясь точно к кому-то оттуда, сверху, негромко проронил: – Поперек уже горла встало, надоело все это. – После чего, махнув рукой, он неспешно, но в то же время как-то незаметно, как и не было человека, – смешался с многоликой толпой, стремящейся по направлению к автобусно-троллейбусной остановке.

А поборнику справедливости, оставшемуся пребывать далеко не в гордом одиночестве, опять сделалось муторно: выходит, вместо того, чтобы этим орлам в черной форме разобраться с тем самым забытым дорожным незнакомцем, они прилетели сюда для захвата позвонившего с уличного телефона, что еще непонятного? В тот момент ему даже показалось, что эти люди в черном одеянии обязательно схватят его за шкирку, как самого закоренелого злодея из злодеев, долго ли это сделать умеючи?.. И тогда уже точней некуда, что русановское существование после этого не будет стоить и ломаного гроша. По-прежнему еще не веря в происходящее, растерянный, он совершенно не вслушивался в поднявшийся гвалт и рев со стороны рынка.

Так и надо было, правильно: кто надоумил лезть не в свое дело, – без толку все это затевалось! В голове появилось нехорошее, какого раньше не знал, кружение и непонятная слабость, а в глазах вдруг стало меркнуть.

И, похоже, как с большинством из ныне живущих, с Русановым тоже случился мимолетный провал в памяти, потому что в следующий миг он очнулся уже дробно бегущим с покупками под мышкой в районе своих домов. Как назло, ему еще не давало покоя нечто непонятное, словно в насмешку засевшее прямо в темечко: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…». Бывшее словами некогда известной песенки, это талдычащее теперь безнаказанно забралось в распухшую голову и упрямо не желало покидать облюбованное место своего временного пребывания.

Но Русанов, вконец измученный скользким и злым, едким потом, – больше уже ничего не лежало на душе, – изо всех сил правил свои стопы, быстрее стремился к спасительному дому возле старинной рощи, где у них там в любом лихе всегда бывает тихо, и где его давным-давно заждались, – к своим, к своим…

Хоть там сегодня всё было слава Богу.