Вологодский литератор

Покуда жив – не перестану удивляться душе своей: откуда, из какого мироздания она, таинственная и неведомая, дающая удивительные силы жить и помогать другим?..

Мы все рождаемся добрыми. Но извечные пути-дороги уводят нас в неизвестность в поисках своей правды. И каким путем в назначенный час приблизится каждый живущий к последнему порогу, непредсказуемо: ведь правда – это как Солнце. А Солнце руками не закроешь…

Но за чем пойдешь, то, конечно, и найдешь, а если еще копнешь поглубже, значит и найдешь погуще. Вот так, нечаянно, неведанно, и оказался я с теми, кому надоела своя волюшка, белый свет. В колонии с осужденными по всем статьям уголовного кодекса, – где и проработал-прослужил без малого десять лет. А выбор этот, думаю, был предрешен встречей с Правдой Шукшина, завещанной нам, живущим: «Будь человеком!» И потом, если кто-то должен работать и т а м, то почему бы не я, – человек же не для себя родится.

А места эти, где довелось добровольно жить да трудиться, точная и надежная проверка на высшие человеческие качества. Иначе не назвать: ведь свой глазок – смотрок. Далекий поселок на вологодском глухом бездорожье, окруженный омертвело недвижимой, ржавой жидкостью, именуемой водой.

У иных, здесь живущих, что послабже, случалось, и изнутри от этого разрывало, а других, крепчее с натуры, порой так наружно перекраивало, что приезжающие сюда навестить, не сразу признавали своих близких. Вдобавок еще – повышенная влажность, что способна была запросто помутить любой рассудок, а на десятки километров – непроходимая тайга. От края до края, белого света не видно. И комары, – каких вряд ли кому доводилось от рождения знавать, у нас шутили: «Второй мотовоз на нижнем складе доедают».

И – ни библиотеки, ни радио, а клуб вообще сгорел. Почта в лучшем случае – раз в месяц; и, может быть, поэтому начальник почты, наловчившись узнавать новости из чужих писем и будучи уличенной в этом деле, не прекращала своего занятия, тем более что за погляд деньги не берутся. Да и сотрудников на работу в эти края отбирали в основном из тех, кому ставилось единственное условие: или здесь служишь или самого посадим.

А в самом поселке – территория, четко разграфленная, ограниченная и охраняемая, – колония. Из леса же, со всех сторон наглухо закрывшего поселок, не забывали заглянуть и представители его достойные, как то: рыси да волки, поблизости проживающие, а возле детского садика порявкивал и мишка. Но у здешних жителей привычка давно была второй натурой – и потом: у зверя тоже есть сердце… Да в довершение, пока был в отъезде, дом мой, комнатушка, по причинам невыясненным сгорела – вместе со всеми книгами и рукописями.

Но мудрая, терпеливая и мужественная Душа никогда не оставляла меня насовсем в одиночку, заодно еще одаряя священным пониманием того, что зачастую по обыкновенной лености недоступно простому смертному: кто малым доволен, тот у Бога не забыт.

И в успокаивающуюся душу тревожными ночами – лишь тогда и выпадало работать – светло и ясно спускались припоминания детства и юности, родных и близких, помогая постигать и осмысливать пережитое, переливаемое на чистый лист бумаги лучшей частью своей сердечной крови… И только тогда, в эти осиянные секунды любви ко всему сущему, родилось и стало сутью моей СОСТРАДАНИЕ, возбуждение которого, по определению Достоевского, является истинной тайной творчества…

Ну а работа моя – начальник отряда осужденных, или отрядник, как говорят все, кому не лень. И ответственен ты за полторы сотни судеб человеческих – день и ночь. И, может быть, настоящей, хоть и нечаянной радостью было лишь, когда в кабинет твой рабочий заходил осужденный, такой же человек божий, обшитый кожей, и было видно, что нет у него какого-то конкретного дела – вот зашел по душам поговорить. А ДУША – где бы суть человеческая ни пребывала: здесь или где-то там, – всюду всему мера…

В нелегкие минуты мне отчего-то часто приходят на память золотые слова русской поэзии, что, возможно, и не великое для кого-то дело, но для меня – великая помощь. И теперь – в эти исповедальные минуты – зрятся мне слова безвременно ушедшего талантливого поэта-земляка, Сергея Чухина, человека повышенной совестливости, которые, верится, равно касаются и всех нас: «Пиши, мой друг, как будто слово тебе последнее дано». Хочется добавить: и живи!

И душа моя вполне понимает это…