Вологодский литератор

Сенькин осторожно раздвинул высокие, почти до пояса, стебли травы с алмазной россыпью ро сяных бусинок и тихо вышел на берег. Низ плаща и брюки повыше сапог давно были настолько мокрыми, что хоть выжимай! Но Сенькин не обращал на это никакого внимания. Он стоял на малюсеньком пятачке вытоптанной земли берега и задумчиво смотрел на парящий белёсый омут. За спиной только-только нежно зарозовел самый краешек неба. То тут, то там, несмело ещё пробовали голоса какие-то незримые птахи. «Часам к шести разорутся вовсю, — подумал Сенькин и, не спеша, начал разматывать удочку. — Сегодня. Я её поймаю сегодня… — почему-то окрепла в нём уверенность. — Сколько можно издеваться над человеком?» У другого берега омута тяжело плеснула какая-то рыбина. Сенькин внимательно посмотрел на расходящиеся по коричневой, почти чёрной воде, маслянисто отсвечивающие круги. «Не моя, — равнодушно подумал он. — Эта килограмма на четыре, пожалуй, будет. Моя поменьше. Да и пасётся она у этого берега. И я её, хитрую собаку, достану… Три крючка сожрала? — спросил он сам у себя. И тут же подтвердил: — Сожрала… Две недели почти за нос меня водит? — и был вынужден опять же согласиться: — Водит… Ну, и готовься тогда, брат рыба. Мы с тобой непременно спознакомимся!» Насадив на крючок розового шустрого червя, он аккуратно, почти без замаха сделал заброс к замшелой, торчащей наполовину из воды коряге. Поплавок немного поплясал на воде и успокоился. — Так. Начали, — пробормотал Сенькин и взглянул на часы. — Четыре утра. Отлично. Воткнув заострённый конец удилища в землю, а середину уложив на торчащую из воды рогат- ку, он присел на какую-то валежину, достал сигареты и закурил. Вокруг буйствовало лето. Берега Комёлы, куда ни посмотри, густо заросли лесом. У самой воды нагло пёрли ивняк и черёмуха. Чуть подальше от берега степенно стояли вековые ели и сосны. Одна из них, подрубленная года два назад какими-то туристами, этой зимой упала в воду и наполовину загородила выход из омута. Там уже было течение, и в небольших водоворотах у затопленных ветвей крутился различный мусор: какие- то щепки, кора, были даже две пластиковые бутылки. То тут, то там на воде раздавались тяжёлые всплески. Щебетали птицы, у самой воды маленькими вертолётами шустро шныряли стрекозы. Одна, голубая, с почти невидимыми крыльями, гордо уселась на торчащий из воды поплавок и кольцом поджала под себя тонкое брюшко. По спокойной глади воды крохотными стрелами скользили водомерки, то собираясь в кучу, то опять брызжа в стороны. Над ухом надоедливо звенели комары. Но Сенькин почти не обращал на них внимания — перед выходом он намазал лицо и руки мазью от комаров и поэтому чувствовал себя довольно комфортно. Поплавок внезапно исчез под водой и так же внезапно появился. Возмущённая такой бесцеремонностью стрекоза, отпрянула к коряге и умчалась на бреющем над самой водой. «Чёрт!» — ругнулся Сенькин. Он знал, что так хватает наглая мелочь. Но делать было нечего — надо было её вытаскивать, иначе эта рыбёшка переполошит весь омут. Он нехотя подсёк. На берег шлёпнулся небольшой ершишка и запрыгал, затрепыхался в сырой траве. Сенькин прихлопнул его ладонью, потом осторожно взял двумя пальцами под жабры. Внезапно на ерша упал первый луч солнца, показавшегося из-за старых елей. Ёрш так и вспыхнул коричневым крапчатым тельцем с растопорщенными плавниками, отсвечивающими всеми цветами радуги. Он ещё пытался грозно щеперить свой, не по росту огромный спинной плавник, надеясь, видимо, испугать Сенькина. Но тот лишь усмехнулся на эти ухищрения ерша и принялся доставать крючок. Червяк был почти целым — ёрш взял взаглот — и Сенькин тут же снова забросил удочку, а ерша положил в шуршащий целлофановый пакетик. Всю мелочь он всегда приносил кошке. Та встречала его с рыбалки уже у деревни и тащилась за ним до самого дома, хрипло мяуча и выпрашивая рыбу. Сенькин уже почти две недели охотился за какой-то хитрой рыбиной, которая на рассвете кормилась у впадающего в омут небольшого ручейка. Несколько раз она уже побывала на крючке, но неизменно срывалась, обрывая крючки и леску. Поэтому Сенькин специально съездил вчера в город, где он не появлялся с начала отпуска и прикупил самую прочную японскую лесу. Также взял набор каких-то специальных крючков. Мрачноватый продавец, когда узнал в чём дело, разговорился, на- чал давать советы и, выяснив по описанному Сенькиным способу поклёвки, что это, скорей всего, язь, посоветовал рецепт приготовления наживки, основным ингредиентом которой являлся жмых. Но жмыха Сенькин не нашёл и поэтому продолжал ловить по старинке — на червя. Деревенский сосед Сенькина — колченогий пенсионер дядька Саша — тоже живо заинтересовался проблемой и даже предложил разрешить её самым кардинальным способом («конгруэнтно!» — как он любил выражаться), то есть просто поставить сеть. Но Сенькин от предложенного гамбита категорически отказался: гораздо приятнее было вытащить эту рыбину самому, один на один. Почувствовать, как она бьётся на крючке, водит из стороны в сторону, уходит на глубину. Он даже начал брать с собой на реку подсак, чего раньше никогда не делал. Вся его жизнь сейчас была посвящена только этой страсти. Он снова закурил и начал, как обычно, «шаманить» — то есть, мысленно пытался заманить рыбину на крючок. «Вот ты, брат рыба, плаваешь где-то там, в тёплой ласковой воде, — вдохновенно сочинял он, — собираешь какую-то мелкую ерунду с листьев, а не видишь такого вкусного розового червяка. Мимо такого деликатеса проходишь! Непорядок, брат рыба! Подплывай, значит, к коряге… Вот сюда, к ручью. Тут-то тебя как раз ждёт отличный завтрак. Это тебе не хухры-мухры — тут на неделю вперёд нажраться можно! А ты, брат червяк, тоже не сачкуй особо-то. Извивайся, слушай, на крючке, танцуй тарантеллу, привлекай, гад, внимание. Висишь, поди, как сопля — так кто же тебя схватит? Нет, ты уж, брат, поработай напоследок — так уж поработай, чтоб все рыбы в округе удивились и надолго тебя запомнили. А уж потом будут они своим внукам рассказывать долгими зимними вечерами, что видели, мол, настоящего, пляшущего тарантеллу, мини-змея. То-то молодёжь удивится!» В это время невдалеке послышались вдруг тяжёлые шаги, разговор, негромкий смех. «О, Господи, — взмолился Сенькин, — только не сюда!» Но шаги приближались, и он заметно помрачнел. На широкую проплешину метрах в пяти от Сенькина уверенно вышли трое. Один тащил тяжёлую сумку, второго было не видно из-под небольшой резиновой лодки, третий нёс вёсла. — Стоп, прибыли, — негромко скомандовал тот, что с вёслами. Шедшие впереди скинули свои ноши на берег и распрямились. Они оказались здоровыми камуфляжными ребятами, довольно ещё молодыми и краснощёкими. Третий, в длинном защитного цвета плаще, уткнул вёсла в землю, положил сверху руки и внимательно оглядел омут. Сенькина поразил его облик. Природа, видимо, делала его наспех, самым последним — лишь бы поскорей развязаться. Большой квадратный лоб, выпирающий из-под шляпы с отброшенным назад накомарником; неандертальские дуги кустистых бровей, под которыми внимательно бегали мелкие жучки бесцветных глаз; огромный кривой нос; тонкая щель почти безгубого рта; сильно скошенный назад подбородок. Тёмное от загара лицо пропахали глубокие траншеи морщин. Он сильно смахивал на вырубаемых вологодскими умельцами деревянных уродов, которые затем покрывались лаком и продавались в качестве сувениров всем заезжим туристам. Очень даже сильно смахивал. «Настоящая… деревянная морда! — ахнул про себя Сенькин. — Во, блин, каприз природы! Он одним своим идольским лицом всех рыб распугает!» Между тем, «каприз природы» заметил сидящего на бревне Сенькина. — О, рыбачок… — неприятно удивился он. — Как улов? — Да не очень, — пожал Сенькин плечами. — Мелочь всё хватает. А вы с сеткой? — Не совсем, — коротко хохотнул старший. — Давай, пацаны, действуйте. Камуфляжные пацаны ретиво принялись за дело: вжикнув молнией, распаковали сумку, достали оттуда мешок и что-то длинное и тяжёлое, завёрнутое в газету. — Ты бы это, дядя, отошёл подальше, что ли, — обратился один из них к Сенькину. — Где хочу, там и сижу, — огрызнулся тот. Он уже понял, что троица задумала что-то неладное, но решил не сдавать позиций. — Дело хозяйское, — миролюбиво пробурчал камуфляжный и развернул газету. Сенькин обомлел — в руке у парня оказалась огромная, отливающая сердитым блеском граната. — Да что это вы… — хрипнул он пересохшим ртом, но его не услышали, а может, просто не обратили внимания, как не обращали внимания на комаров. Рванув чеку, парень ловко забросил гранату на середину омута и кинулся плашмя в траву, где уже лежал второй. Деревянной морды на берегу давно не было. Граната тяжело плюхнулась в воду, подняв целую тучу брызг. Ничего не произошло. «И слава Богу», — успел ещё подумать Сенькин, ошарашенно глядя на огромные круги на воде. Но тут, в том месте, куда упала граната, яростно вздыбился огромный, быстро вспухающий, не- реальный какой-то, цветок. Он казался странно белым на фоне чёрной воды омута. Через секунду ножка цветка окрасилась багровым цветом, и раздался оглушительной силы звук взрыва. Сенькина отбросило метра на два назад и крепко шарахнуло спиной о ствол старой черёмухи. На некоторое время он перестал сознавать происходящее. Дыхание перехватило, в глазах так и стояла огненная ножка цветка, а уши заложило так, что он вообще ничего не слышал. Когда ножка цветка в глазах чуть поблекла, он увидел высоко в небе летящие какие-то палки, листья и стебли кувшинок и огромные, переливающиеся под солнцем брызги воды. Он судорожными рывками пытался загнать в себя порцию воздуха, но ничего не получалось — настолько крепко его приложило к черёмухе. Схватившись руками за живот, он резко согнулся. В глазах потемнело, в голове бухнул огромный молот, но в лёгкие тоненькой струйкой начал просачиваться живительный воздух. Он опять упал на траву, опять согнулся, снова упал. Воздуха пошло больше. Он врывался в лёгкие с каким-то булькающим хрипом, но всё-таки врывался. Звон в ушах понемногу прекратился, но услышать ничего Сенькин так и не сумел: в этом солнечном мире царила непробудная тишина, только и были слышны рвущие гортань собственные вдохи. Медленно, очень медленно опускались куда-то вниз, вне поля зрения Сенькина, обрывки водорослей и ошмётья листьев. Внезапно ему в грудь врезалось что-то тяжёлое и скользкое. Удар был настолько силён, что восстановившееся, было, дыхание вновь перехватило, и Сенькин начал извиваться и переворачиваться на земле, словно огромный, неуклюжий червяк. Когда он пришёл в себя настолько, что смог, наконец, кое-как сесть, привалившись спиной к черёмухе, то первым делом взглянул на омут. К берегу причаливала резиновая лодочка, в которой каким-то чудом уместились два камуфляжных молодца. Ловко выпрыгнули на берег, где их уже ждал идол с деревянной мордой, и достали из лодки же огромный тяжеленный мешок. — Ну, вот, — скрипуче хохотнул Деревянная морда, — на ушицу и насобирали… Он забрал вёсла и первым скрылся в зелёном кружеве листвы. Крякнув, один из камуфляжных забросил на спину мешок и нырнул следом. Третий легко поднял лодку на голову и, насвистывая, пошёл вслед за ними. На Сенькина никто из них даже и не взглянул. Он перевёл взгляд на омут. Всюду, куда ни посмотри, среди взвешенных клубов мути со дна, палок, обрывков растений и водорослей, плавала рыба: некоторая на боку, но большая часть кверху брюхом. Многие ещё судорожно шевелили хвостами, пытаясь перевернуться и уйти в спасительную глубину. Там были и довольно крупные экземпляры, которыми, видимо, побрезговали камуфляжные — для них это была мелочь, хотя поймай Сенькин такую «мелочь» на удочку, то он гордился бы таким уловом до конца жизни. К кромке берега прибило неимоверное количество настоящей мелочи — берега ручья стали просто серебряными. «Как же это? Что же это творится-то, Господи? — Сенькин обхватил голову ладонями и бездумно смотрел на омут. — Не может быть. Не должно быть этого… Господи…» Рядом в траве что-то зашевелилось. Сенькин машинально посмотрел вниз. На мокрой траве дёргалась огромная жёлтая рыбина. Она, судя по всему, и врезалась ему в грудь, вышибив во второй раз дыхание. Он осторожно взял её в руки. Из уголка рта её что-то торчало. Стерженёк какой-то. Пока Сенькин соображал, что же это могло быть, рыбина разинула рот. Там Сенькин увидел свои разноцветные финские крючки с обрывками лески. Рыба слабо трепыхнулась в его ладонях. Он тогда встал на колени перед ручьём, выбрал свободное от мелочи место, и осторожно отпустил её в воду. — Иди домой, брат рыба. Может, и выживешь. Она слабо махнула хвостом и резко ушла на глубину. Но тут же всплыла наверх и легла на бок. Каждая чешуйка так и заиграла под солнцем, запереливалась мягким нежным золотом. Снова вильнула хвостом и рывками пошла вглубь. — Может, и выживешь, — повторил Сенькин. Посмотрел в воду. Оттуда на него внимательно глядел мелкими жучками глаз Деревянная морда и нагло улыбался. — Тьфу ты, — плюнул в его отражение Сенькин и впервые в жизни, наверное, перекрестился. Неумело, как уж получилось. — Сгинь, подонок… Деревянная морда исчез. Сенькин медленно поднялся, отчего в ногах весело засуетились мурашки, начали там бегать, покалывать, и, не взяв даже удочку, медленно, не разбирая дороги, на- правился к дому.