Вологодский литератор

официальный сайт
10.02.2017
0
152

Людмила Калачёва ДЕМКАРЬ И ВЕЛИКОНИДА Воспоминания

У моего дедушки Степана Митрофановича Калачёва было много родни. Всех я хорошо помню, хотя многие из них так и остались в моём  детстве. Особо запечатлелись в детском сознании дедушкины двоюродные брат и сестра, о которых и пойдёт речь.

Брата звали Александр, но в деревне Квасюнино все его звали просто Демкарь. Он ещё перед революцией, когда женился, выстроил дом за рекой в маленькой лесной деревушке Демкино. Туда же вышла замуж и его родная сестра Еликонида.  Это замысловатое имя народ переделал в Великониду. Всё-таки более понятно, да и роста она была не малого.

После войны наша семья жила в Череповце в небольшой комнате густонаселённого деревянного дома. Это не мешало нам часто принимать у себя деревенских гостей. Я была дошкольного возраста, когда к нам приезжал Демкарь. Вид у него был какой-то загадочный: безмятежно спокойное лицо, тёмные довольно длинные волосы, большие голубые глаза, ровный тихий голос. Одет он был в тёмные брюки, заправленные в длинные кожаные сапоги, по всей видимости, сшитые им самим, и в льняную рубаху, подпоясанную ремешком. Такой наряд казался мне необычным, так как  мой дедушка и многие другие мужчины носили в послевоенное время солдатскую гимнастёрку и галифе. От Демкаря приятно веяло запахами мёда и воска, до этого мне незнакомыми. Он держал пчёл и всегда привозил в подарок банку мёда. Меня очень занимало, когда перед едой он вынимал кисет, небольшой холщовый мешочек, но вместо табака (он не курил) доставал из него желтоватые шарики и съедал их, запивая водой. Я во все глаза смотрела на него, поэтому он мне лукаво улыбался, но не угощал своими странными припасами, что меня, конечно, огорчало. Я у бабушки спросила об этих удивительных шариках, которые мне представлялись невероятно вкусными. Она мне кратко сообщила: «Это его лекарство». Только много лет спустя я узнала, что Демкарь излечил этими  шариками  тяжёлую болезнь – язву желудка. Его самодельное лекарство состояло из целебной белой глины, замешанной на мёде. Залежи  этой глины он сам нашёл недалеко от Дёмкина.

Великонида также в те далёкие времена не раз к нам наведывалась с деревенскими подарками – сушёными грибами и банкой сметаны. В отличие от своего молчаливого брата, она любила поговорить и иногда заговаривала  бабушку до сонной усталости. Как-то раз она к нам приехала и ненадолго куда-то вышла. В это время вернулась с работы моя мама,  расстроенная чем-то и очень уставшая. Узнав о приезде Великониды, она, хотя и любила тётушку, сказала сгоряча: «Гостья из-под мостья!» Мне это новое для меня выражение очень понравилось, хотя я и не понимала, что оно значит. Поэтому, когда  Великонида вернулась к нам, я  ей весело сказала: «Гостья из-под мостья!» …

Тётушка не обиделась. Чего же обижаться – все свои, родные. Только засмеялась, и опять принялась за свои разговоры. Некоторые её рассказы меня очень интересовали. Обычно это были жутковатые истории о странных происшествиях, которые случались в Дёмкино или его окрестностях. Правда, в городе Великонида, в основном, рассказывала о своём погибшем в войну сыне и о дочерях, которые все уже вышли замуж и разъехались кто куда. А о чудесных происшествиях я наслушалась, когда мы с бабушкой побывали у неё в гостях.  Пожив несколько дней в деревне Квасюнино у моей крёстной Раисы Ивановны, решили навестить и Великониду с Демкарём.

Переехав на лодке через Шексну, мы углубились в лес и долго шли по лесной тропинке. В лесу было интересно, я, городская девочка, притихла и даже немного испугалась мрачных елей, которые росли вдоль нашего пути и затеняли небо. Наконец, мы вышли на простор – большую поляну, где увидели четыре избы. Около одной из них на лавочке сидела Великонида и чистила грибы. Я как никогда обрадовалась ей и подбежала с радостным приветствием: «Здравствуй, Великонида!» Она заулыбалась и тоже меня приветствовала.

Нас разместили в просторной летней избе, где было светло, очень чисто и уютно: белые занавески на окнах, кровать с кружевными подзорами и горкой подушек, стол, покрытый льняной скатертью. В углу на полочке стояла старинная икона Богородицы, а на стене в рамочках располагались фотографии родственников. Всё пропитано запахами засушенных трав, пучки которых были подвешены кое-где. Вокруг стояла торжественная тишина. После нашей тесной комнатки в городе, под окнами которой в тот год экскаватор с шумом и лязгом рыл траншею для теплоцентрали, такая обстановка показалась раем земным.

Пили чай и обедали в зимовке, довольно тесной, где находилась большая русская печь, всегда жарко натопленная.  Приходил к нам пить чай и Демкарь, такой же подтянутый и молчаливый, каким я видела его и в городе. Вечерами разговоры Великониды и моей бабушки были особенно задушевными. Вот тогда-то и услышала я те чудесные истории, которые внушали мне, ребёнку, какой-то душевный трепет. Некоторые из них я помню до сих пор. Когда вспоминаешь их, как будто  снова оказываешься в детстве. Расскажу их так, как я их услышала  — от имени рассказчицы Великониды.

ДРЕВНИЙ СТАРИЧОК

В войну у меня погиб на фронте старший сын, мой первенец. Я сильно убивалась о нём: плакала день и ночь, работу забросила. Тут приходит наша бригадирша Анна и давай стыдить меня: «Разве только ты одна сына потеряла? А все бабы работают, все на сенокосе…». Я её не слушаю, реву… Тогда она зачем-то и сказала мне, да так горячо: «Это-то не горюшко, а горе – через полюшко!» Что она хотела сказать? Не знаю. Только я чего-то испугалась и тут же перестала плакать. Взяла грабли и пошла в поле, где бабы сено огребали да копнали.

Погода стояла жаркая – июль. И деревенские дети проводили всё время на озере: купались, на долблёнках катались. Моя младшая доченька тоже с ними была. Вот тут-то и случилась беда! Утонула моя младшенькая …

Свет мне не был мил! Сижу дома, никого к себе не пускаю, особенно бригадиршу возненавидела за то, что накаркала мне ещё одно горе. Она тоже стала опасаться меня. Каждый день я ходила ни кладбище, к родным могилкам. Однажды иду между могил, задумалась да и свернула куда-то не туда  — заблудилась. Кладбище-то старое, всё заросшее, некому было в те тяжёлые годы его обихаживать. Сколько людей погибло, сколько по тюрьмам сидело, сколько по стране разбежалось … До того я добродила да всё по высокой траве, что выбилась из сил. Села на чью-то могилку и плачу, плачу… Вдруг слышу кто-то сквозь заросли пробирается. Вышел ко мне древний-древний старичок с большой бородой, на палку опирается и говорит: «Что ты, милая моя, плачешь! Что ты грешишь! Твои дети в раю Господу радуются, а тебе всё печаль!» Я вскочила, как ото сна какого пробудилась. Осмотрелась – никого нету… Испугалась и давай снова дорогу  искать. И что ты думаешь! Тут же и нашла. С тех пор перестала я реветь, а только молюсь об упокоении своих ребят. Да вот к вам в Череповец езжу в церкву – панихиды заказывать да сорокоусты. Рассказала на исповеди батюшке, тоже уже старенькому, что со мной было на кладбище-то. Сначала он спросил, откуда я приехала, потом подумал-подумал да и пошёл в алтарь. Выносит икону: на ней старый священник изображён. Я на него смотрю и глаз отвести не могу: так он похож на того старичка лесного. Батюшка мне объясняет: «Это преподобный Антоний Черноезерский. Слышала о нём?»  Я тут всё и поняла:

— Да как же не слышать! – говорю. — Ведь старый Черноезерский монастырь у нас под боком был. До революции там только одна церква стояла. А потом игуменья Таисия Леушинская женский монастырь начала строить, Троицкий храм. Его остатки до сих пор белеют над озером. Так неужто это сам преподобный Антоний меня утешить явился!

— Тебе виднее! Раз чувствуешь, что он, так теперь молись ему и благодари за благодатное утешение, – сказал батюшка и накрыл меня епитрахилью.

С тех пор стала я ходить к разрушенному монастырю и молиться преподобному Антонию, благодарить его. Стала я замечать, что на Чёрном озере монастырском в любую погоду будто бы дорожка какая проходит. Такая полоса пролегает по воде. Долго я никому об этом не говорила, думала,  что мне кажется это. А тут как-то была я на Квасюнине у Раисы Ивановны на Спасов день и встретилась у неё с монашкой Натальей, что из разорённого Ярославского монастыря вернулась на родину к нам. Слово за слово и рассказала им о дорожке на озере. Тут мне Наталья и говорит: «Это Преподобный дорожку-то давно уж проложил. К нам, грешным, по ней и приходит на помощь».

ГОСТЬЯ ИЗ-ПОД МОСТЬЯ

Не в укор будь сказано, ты меня гостьей из-под мостья назвала, когда я  к вам в Череповец-то приехала. А знаешь ли ты, кого так зовут?  Не знаешь! Так вот слушай, расскажу я тебе о ней. Только не пугайся сначала.

Было это года два назад. Хозяин мой занемог. Когда совсем худ стал, дали в колхозе лошадь, и отвезла я его в больницу. Врачи ничего уж не могли сделать. Упрекают меня: «Что же вы пораньше-то его не привезли. Может, и помогли бы ему». Я – реветь, говорю им:

— Да я его и сейчас-то еле уговорила поехать. Не привык он лечиться-то. Всё в работе и в работе.

Так и уехали мы назад в Дёмкино. Братец Александр было стал своё лекарство предлагать – шарики-те эти медовые, только ничего уж не помогало.  Укатали сивку крутые горки!

Умер мой хозяин. Царствие  ему Небесное! А отпеть некому. В округе ни одного храма не осталось. Решила я его заочно в череповецкой церкви отпеть потом, когда к вам приеду, да все никак не могу выбраться. То погода осенняя плохая, то сама занемогла.  Уныние страшное напало.

Раз вечером погасила лампу керосиновую и легла спать. Только задремала, слышу какой-то стук дробный. Темнотища страшенная! Затихло, потом опять стукоток пошёл… Прислушалась: так это под моей кроватью стучит тросточка, с которой мой покойный хозяин последнее время ходил…

Неужто черти завелись в доме? Ведь сроду этой нечисти не бывало. Я всегда крещенской водой кроплю все стены в избе! Да и перед иконами молюсь перед сном. А в этот-то вечер так заунывала, что и не помолилась даже. Обмерла я и взмолилась: «Господи, спаси и защити!» Набралась смелости, встала, зажгла лампу и посветила под кроватью-то …

А когда увидела, что на тросточке-то корка хлеба лежит, а мышка от неё в щёлку юрк, так я всё и поняла. И такой смех на меня, грешную, напал, что долго ещё не могла уснуть, а все чего-то усмехалась. А потом заплакала и уснула.

Гостья из-под мостья, вот кто стучал! Мышь – это, что из подполья вышла, как незваная гостья, и давай грызть корку. Вот и пошёл стукоток от этого. А всё по грехам моим этих страхов натерпелась.

На следующий же день собралась я и поехала в Череповец – отпеть моего покойного хозяина да сорокоуст заказать. А тут и ты, девушка, меня приветила —  встретила ласковыми словами: «Гостья из-под мостья!»

 

*   *   *

Остался у меня в памяти и рассказ моего дяди о том, как он ездил в гости к Демкарю.   Его дядя Коля почему-то очень любил. Будучи военным, он каждый раз, приезжая в отпуск к нам в Череповец, обязательно навещал родственников в Квасюнине и на Дёмкине. Демкарь тоже любил Николая, гордился им: всё-таки стал офицером. Великонида угощала Николая пирогами и успевала рассказать ему все деревенские новости, которых у неё всегда было много. В послевоенные годы к офицерам относились с большим уважением, особенно в деревнях. Каждый раз, встречая племянника, Дёмкарь задавал один и тот же вопрос: «Скажи, честно, парень, будет ли война?» И молодой весёлый офицер всегда успокаивал старика и бодро говорил: «Мы теперь самые сильные в мире. Никто нас не тронет теперь!»

Так жили и старились в своей маленькой лесной деревеньке эти добрые старики. Войны, действительно, они больше не испытали, но неожиданно свалилась как снег на голову другая напасть, какой ещё не бывало в наших краях.

В конце 50-х началось строительство Волго-Балта, построили шлюз на Шексне, а в начале 60-х годов начальство вдруг объявило жителям всех прибрежных деревень вдоль реки Шексны, что в ближайшее время их будут переселять в другие деревни. Река сильно разольётся и образуется Шекснинское море. Мол, сами выбирайте, куда желаете переехать. Коснулась эта волнующая весть и Дёмкина, хотя вроде стояла эта деревенька не так уж и близко к реке. Демкарь и Великонида сначала даже не поверили этому дикому слуху, но пришёл уполномоченный и показал документ с приказом об их переселении. Старики неожиданно заупрямились: «Никуда не поедем! Всю жизнь тута прожили-пробедовали, а тут перед смертью да на чужую сторону! Пусть затопляют! Бог даст, живы останемся».  Однако чиновники всё-таки выполнили приказ, хотя и промурыжились с упрямыми стариками до последнего. Собрали их небогатый скарб, погрузили на машину, и приземлились наши брат с сестрой в разных деревнях в чужих домах. Великонида на новом месте уже никакого хозяйства не заводила. Жила одиноко, как бобылка. А Демкарь оказался покрепче духом: они с женой и дом обиходили, и огородец завели, и всякую живность, и ульи поставили. Научился он и от назойливых инспекторов увёртываться, а то всяческими налогами начали мучить.

Его племянник Николай к тому времени уже служил за границей, дослужился до звания майора и семьёй обзавелся.  Очередной раз приехал он в Череповец в отпуск и узнал, что стариков переселили. Самое обидное, что вода не дошла до их Дёмкина, но там всё уже было порушено, и возвращаться жителям было некуда. До глубины души огорчённый и возмущённый, он бросился разыскивать стариков.

В Квасюнине попросил он родственника перевезти его на своей моторке на другую сторону. Родная Шексна теперь превратилась в водохранилище, другой высокий берег едва угадывался вдали. Погода стояла тихая, безветренная, переплыли довольно быстро.

Великониду он нашёл в деревне Анисимово и порадовал её городскими подарками. От неё узнал, что Демкарь живёт в деревне Афанасово. Рассказала она,  как к нему добираться, и всё твердила: «Дом у него зелёный, сам покрасил дед. Такого больше нету там».

Стоял конец сентября. Николай был щегольски одет в  кожаное пальто и шляпу, а в руках у него был портфель с подарками. Вид имел довольно внушительный. Дошёл пешком до деревни Афанасово и стал разыскивать дом дяди. И странное дело: к какому дому не подойдёт – везде всё открыто, а хозяев нет.  Наконец, увидел идущего из школы мальчика и спросил его. Тот  испугался и хотел бежать, но Николай вовремя успел схватить его за  руку. На вопросы ребёнок упорно не отвечал. Не помогли и гостинцы, которые он не желал брать. Что за чудо!

Помощи ждать было неоткуда… Тогда вспомнил племянник слова Великониды о зелёном доме  и стал ещё раз обходить загадочную деревню. Нашёл зелёный дом, который был так же, как и другие дома, не заперт и стоял без хозяев. Николай устало сел на скамейку во дворе и стал ждать, что же будет дальше…

Так просидел он около часа в полном безлюдье и тишине. Наконец, на повети со скрипом отворилась верхняя воротина и из неё выглянул испуганный Демкарь.

— Ну, здравствуй, Александр Васильевич! Что же ты от меня прячешься? – приветствовал Николай дядюшку.

— Я ведь, кажись, все налоги заплатил уже. Пошто опять-то пришли? – жалобным голосом ответил Демкарь.

— Какие налоги! Дядюшка, ты что, меня не узнал?

Лицо Демкаря наконец расплылось в улыбке, а голубые глаза по-молодому сверкнули:

— Колька! Да тебя и не узнать в таком наряде! А я думал, опять какой-то уполномоченной явился по мою душу!

Старик закрыл створки на воротах повети, и через минуту они с женой чинно вышли на крыльцо.

Дядюшка с племянником обнялись, а жена уже накрывала на стол и выставляла нехитрое угощение.  Николай слушал горестный рассказ Демкаря об изгнании из родной деревни, и  на душе становилось всё печальнее.

— Никак мы, парень, не можем на новом-то месте пообвыкнуть. Ну, да что говорить, немного уж нам осталось топтать землю, не стоит и привыкать.

Переночевав у дядюшки, наутро Николай распрощался со стариками, которые долго не хотели его отпускать. Дорога назад показалась очень томительной, угнетала какая-то тяжесть.

Вернувшись в Анисимово к Великониде, где он оставил своего родственника Егора, Николай предложил сразу же отправляться в Квасюнино. Свояк тоже торопился на работу, но Великонида, не слушая их, уже выставляла на стол солёные грибы, горячие щи, картошку и жареную рыбу. Остались пообедать, чтобы уважить хозяйку, которая радовалась гостям.

И вот тут-то и произошло то, что стало причиной беды, случившейся на водохранилище. Об этом происшествии  потом говорило всё Квасюнино. Оно лёгло на душу Николая неприятным воспоминанием. А дело было так. За обедом он достал из портфеля бутылку водки, и они выпили с Егором для бодрости. Великонида, конечно, наотрез отказалась. Водка не взбодрила Николая, а наоборот, повергла в ещё большее уныние. Егор, видя раскисшего гостя, побежал в магазин за другой бутылкой, желая поправить настроение. Однако гость ещё больше сник. Тогда Великонида стала уговаривать гостей остаться у неё на ночлег, но упрямые мужики направились к берегу.

Погода резко переменилась: дул сильный ветер. Небо потемнело от туч, да и осенний вечер уже наступал. Волны бушевали за бортом и норовили захлестнуть и опрокинуть их посудину. Наши путешественники с трудом справлялись с управлением, в лодке уже было много воды. Мотор неожиданно заглох. Вскоре оба оказались за бортом и, к счастью, успели как-то ухватиться за лодку, но долго так было не продержаться. Длинное кожаное пальто тянуло на дно, и Николай попытался его сбросить с себя. Спасли их рыбаки, оказавшиеся неподалёку. А лодка затонула.

Тёмной осенней ночью шли по полю к родному Квасюнину Николай с Егором, мокрые и промёрзшие до костей. Хмель выветрился, осталась только страшная горечь на душе, которую ничем не утолить, кроме жаркой молитвы. Но её не было … Для этого нужна вера в Бога. Мечтатели о коммунизме – рае на земле лишали жителей русских деревень не только  своего хозяйства, но и церквей, а с ними  и навыка беседовать с Богом.

 

*  *  *

С тех пор Николай уже ни разу не бывал у Демкаря и Великониды. Я тоже их больше не видела. Они вскоре умерли …

Рукотворное Шекснинское море стало тем рубежом,  который разорвал цепь времён, родственные связи и дружбу многих жителей Квасюнина и окрестных деревень. Но память о них, их жизни, их радостях и бедах, где-то таинственно витает и вдруг начинает теплиться, как свеча Господу, в сердцах их беспамятных родственников. Вот и у меня эта свеча горит и заставляет  вспоминать Квасюнино и рассказывать о тех давних временах моего детства.

Subscribe
Notify of
guest

0 комментариев
Inline Feedbacks
View all comments