Вологодский литератор

Иногда мне приходится слышать: «Да что он помнит, ведь он тогда ещё был ребёнком». Помнит. Может быть, ему не всё сразу удалось осознать, но помнит в большинстве своем – всё.

Я, допустим, помню себя, как раскачивался в люльке, а материнские сёстры стояли рядом и показывали руками – расти большой. Помню, как отец однажды пришёл взволнованный к матери, шёпотом сказал о смерти И. В. Сталина, и что газета «Правда» об этом должна вот-вот сообщить. А ведь было мне тогда чуть больше двух лет. Трёх с половиной лет отец и мать меня стали брать на рыбалку.

Мать хорошо играла на гитаре и гармошке, и зачастую вместе с отцом пели русские народные песни. Особенно часто звучали «Песня цыганки» Я. Полонского, «Что так скучно, что так грустно», «Окрасился месяц багрянцем», «Мчат машины по Чуйскому тракту».

В 1953 году вернулся со службы мой двоюродный брат Николай Медведев. А ещё через год вышел из лагерей его отец, Иван Михайлович Медведев, бывший второй секретарь Ненецкого национального округа, депутат семнадцатого расстрельного съезда ВКП(б). Его жена, моя тётка, жила неподалёку. Так вот, когда он возвращался в родные места через Нарьян-Мар, муж второй отцовской сестры не впустил его даже в дом. Вынес в сени две фуфайки со словами: «Иван, сегодня ночуй, а завтра, прошу, уходи, у меня – семья».

Спустя какое-то время Иван Михайлович был реабилитирован и снова принят в партию, но до этого надо было ещё дожить… Он часто сажал меня на ногу и с прибауткой «По ровной дорожке, по кочкам, по кочкам, в ямку – бух» качал…

Всё было просто, как дважды два. Выживали миром. Когда у кого-то было туго, делились хлебом-солью. Неплохим подспорьем были рыбалка и охота, а осенью – грибы и ягоды. Мы, пацаны, играли отцовскими медалями, не забывали их иногда свистнуть и у старших братьев и братанов.

Такой воли, как у нас, у последующих поколений уже не было. Нам было по пять-шесть лет. И мы целыми днями пропадали то у реки, то где-нибудь близ колхозного поля пекли картошку. Домой возвращались иногда поздно. Дети были основной ценностью Советского государства, и поэтому им разрешалось многое, что недопустимо было взрослым.

Мы ватажничали. Иногда переборщали. Как-то возвращаюсь домой в 4 утра, а навстречу мать с ремнём. Мне было тогда 6 лет. Это сейчас до тридцати лет в чадах ходят, а тогда взрослели быстро.

В семь лет мне обязательно надо было натаскать воды, при случае, наколоть дров. При колке толстенных чурок был разбит не один топор. Отец не ругался. За все время он только один раз отлупил меня флотской бляхой. И позднее я понял, что – за дело. Мне было пять лет. Без спичек мы не ходили. Ребята постарше покуривали. Я раз попробовал и отказался.

Рядом с нашим домом стоял дом брата моего деда Зосимы. К тыловой части дома были приставлены жерди. И вот мы с сестрой Валей, которая была младше меня на полтора года, между стеной дома и жердями разложили костер. Жерди вспыхнули. Благо, это увидела соседка. Она подбежала, растащила жерди, потушила их и, естественно, сообщила об этом родителям. Отец наругал меня, но бить не стал, с условием, что больше не буду брать из его ящика спички. Как бы не так. Не прошло и двух дней, как несколько коробков было «свистнуто» и истрачено на мальчишеские забавы. Вот тут-то и было мне сделано родительское благословение. Раз не доходит через голову, ремень научит через другое место.

Больше он меня не трогал. Даже когда полез на верх шкафа за сказками А. С. Пушкина и весь шкаф опрокинул на себя. Еле успел выскочить из-под этой обрушивающейся махины.

Босиком выскочил на улицу и почти весь день пробегал с ребятами по крыше бесхозного дома. Благо был март, и солнце уже довольно ощутимо согревало трухлявые доски. Вернулся домой под вечер. Бабушка Мария уже давно успела собрать все осколки разбитой посуды и закопать их в огороде. Отец только строго глянул на меня, но ничего не сказал.

В 4 года я подружился с Васькой Шарыповым. Он был сыном друга моего отца. И мы вместе истоптали всю округу.

Пяти лет ходили за грибами в ближайший лес. Я нашёл красненький, с точечками красивенький гриб. Васька всю дорогу просил у меня его, но гриб так и дотащился в моей корзине до самого дома. Разбирая грибы, бабка Мария объяснила, что это мухомор и что он ядовит. Потом вместе с несколькими другими несъедобными грибами выбросила его на помойку. Ядовит, а было всё равно жаль, ведь такой красивый…

Кроме Васьки у них в семье было ещё два брата. Старший – Николай и младший – Витька, по прозвищу колбасник. Мать, тётя Граня, часто болела. Она умерла, когда Ваське исполнилось двенадцать лет. Васькин отец, дядя Алёша, вёз необитый гроб на колхозной лошади. Мы в это время носились, играя в «чублака». Отец позвал Ваську, подошёл и я. Он откинул крышку гроба, и мы попрощались с покойной.

Спустя год отец привёл новую жену. И я у них стал бывать реже. Как-то спросил Ваську, как к ним относится мачеха. Какое мое было удивление, когда он с благодарностью отозвался о ней и сказал: «Сейчас это наша мать». Давно уже нет в живых ни братьев, ни мужа её Алексея, а эта старая женщина жива. Низкий поклон ей за большую русскую душу, за упорство безропотно тащить свой тяжкий крест.

Реки в те годы были значительно полноводнее, да и деревень в округе было куда больше, чем сейчас. По острову шли в Устюг люди, которых надо было перевозить. Крикнет какой-нибудь мужичок – пе-ре-ве-зи-те! А мы и рады, знаем, что если не на конфеты, то на семечки всё равно даст.

Один раз, после того как перевёз пассажира, я вёл лодку к стоянке. День был солнечный. На корме сидела четырёхлетняя сестра Валя. Рядом, на берегу, загорали ребята. Неожиданно я оступился под стругу. Мне было 6 лет, и плавать тогда я ещё не умел. Я барахтался. Запомнилось жёлтое небо. Потом всё помню, как со стороны. Кто-то из ребят крикнул: «Васька тонет». Вот я лежу на мрачном дне. Потом меня несут на берег. Делают искусственное дыхание. Очнулся, когда из меня через горло пошла вода. Моими спасителями оказались старший брат Васьки Шарыпова Николай и его одногодок «Васька Катюшкин».

Все-таки река кое-чему учит. Плавать я научился тем же летом. Через глубокую яму, сначала с толстой доской, а потом, когда почувствовал себя на плаву, уже ничего не боялся.

И уже, когда спустя три года сорвало с привязи и понесло нашу лодку, я смог из нештатной ситуации выбраться, пусть и не совсем сухим. Лодку сорвало и тихо стало отжимать к руслу. Сначала я брёл по колено, потом по пояс, потом вплавь. Кажется, протяни руку и ухватишься за борт, но не тут-то было. Проплыв сотню-другую метров, я почувствовал, что силы оставляют. Надо было уже спасать себя. Сначала я сбросил брюки, потом трусы, потом рубаху. Обессиленный, в одной майке я доплыл до ближайшего берега, по которому вслед за мной уже бежала сестра с подругой-соседкой.

Я попросил, чтобы они мне принесли одежду и вёсла. Потом на соседской лодке съездил за своей, которую, благо, прибило к противоположному берегу. Может быть, кто-то усмехнётся, да чёрт с ней, с лодкой-то. Но в то время лодка для рыбацкой семьи была кормилицей, как лошадь или корова для крестьянина. Да и крестьянство-то в ту пору ещё нередко вспахивало поля на конях, а трактора Харьковского завода были обычным явлением. ДТ только появлялись.

В космосе уже человек побывал, а вот на земле всё старым дедовским методом. Лучшее отдавалось вооружённым силам. Может быть, это было и правильно, только крестьянству-то от этого ничуть не легче. Ведь любая, даже самая значительная общность людей, объединённых по роду занятий, но лишённых социальной справедливости, обречена на вымирание… Что потом произошло не только с крестьянством, но и с рабочим классом. Но это потом, а пока мне шесть лет.

Дядька – Иван Михайлович Медведев – бригадирствует. Колхоз строит в районе Черепановки зернохранилище. Кирпича не хватает. Председателем колхоза в то время был Савватий Александрович Паншин. Он долго звонит в горком КПСС. Наконец ему дают добро. То есть разрешают разломать и использовать на строительство кирпич часовни Иоанна Устюжского. Охочих на разлом часовни нет. Да и сам Иван Михайлович неугодному Богу делу противится.

В конце концов Савватий Александрович назначает на снос часовни несколько молодых мужиков. Старшим над ними ставит Ивана Михайловича. Но так как Медведев в первую очередь – бригадир, то ему кроме ломки часовни надо следить за обмолотом льна в церкви Иоанна Устюжского, что расположена недалеко от часовни.

Двое из четырёх мужиков сразу же смылись по причине ухудшения здоровья. Двое оставшихся стали нехотя снимать крышу. Ну, не несет рука у мужиков! Кое-как за несколько часов крышу они все-таки разобрали.

К вечеру подъезжает на мерине председатель. И вот оба мужика что есть мочи вопят, что кирпич не снимается, ломы гнутся и что они такую работу в гробу видали. Савватий выматюкался, пообещал обоим «сачкам» влепить по прогулу, а назавтра на разборку часовни послать новых людей. Но завтра было уже завтра. Были другие, более спешные работы. Да и Коромысловский кирпичный завод на месте не стоял. Кирпич появился.

А часовня уже больше полвека так и стоит без крыши, отливая в утренних лучах краснотой уцелевшей кирпичной кладки.

Мой дед по матери, Михаил Константинович Хабаров, коренной морозовлянин, старший брат известного в тридцатые годы вора Кости Хабарова, и сам был человеком общительным и заметным.

Рано заболев, он на протяжении 36 лет вылежал на дощатом настиле. Передвигался только с помощью костыля и гладко отшлифованной клюшки. Да благо, если иногда подвыпившего у ближайшей лавки кто-нибудь притащит его на себе.

Характер у деда был тяжёлый. Поэтому враги имелись. В 37-м году по оговорам арестовали его прямо на рыбалке. И сгнил бы он на сталинских стройках, если бы не болезнь. На расстрельную статью доносы не тянули. А больного инвалида в лагеря не отправишь. Там на каждого заключённого отпускался план.

Три раза суд откладывал вынесение приговора. И только спустя два года, когда бабка собрала все соответствующие квитанции об уплате налогов, деда, не способного передвигаться, освободили.

Положили его на носилки, подхватили за ручки, с одной стороны моя бабка Глафира Васильевна, с другой – её несовершеннолетние дочери Тамара и Элеонора, дотащили до лодки, а там уж и до дома недалеко, всего каких-то 4 километра.

Дом деда находился на болотине. И по причине болезни  он сменил одну развалюху на другую, но на более высоком и сухом месте. «Новый» дом был родовым гнездом Львовых. Сделка произошла без ведома старшего брата – Николая. Между братьями произошла распря. Доставалось иногда и деду.

Дед нас не ограничивал в воле, и мы часто бывали у него. И вот однажды бабка схватила меня за руку, поставила за печку и сказала: «Не выходи». По переулку в чём мать родила, с бельём под мышкой, в валенках с калошами, изрядно подвыпивший шёл Николай Львов. На дворе стоял ноябрь. Бабы врассыпную разлетались в стороны.

Ещё не доходя до избы, Никола взвопил: «Миша, ты дома?» Дед, опираясь на костыль и палку, подтащился к окну: «Чего тебе?»

— А ничего – стёкла буду бить.

— Не надо, Никола, замерзну.

— Миша, всё равно разобью.

Дед, понимая, что его ничем не остановишь и, чтобы извлечь хоть какую-то выгоду, спросил:

— А вставишь? Иначе пошлю старуху с жалобой в сельсовет.

Никола на какое-то время замешкался:

— Ладно, завтра посмотрим.

Выломав из огорода довольно увесистый кол, спросил:

— Которое, Миша?

Дед указал на треснутое в углу стекло. Осколки, звякая, влетели в избу. Таким же образом были разбиты ещё два неполноценных стекла.

Дед, выругавшись, сказал:

— Хватит, совсем заморозишь.

Никола не унимался. Договорились еще на одном, с примутью стекле. Разбив его, Никола отбросил кол, подхватил положенную на дрова одежду и потащился по направлению к своему дому.

Дед вдогонку крикнул:

— Так застеклишь?

— Вставлю, Миша, вставлю, — отозвался уже из-под горы чуть хрипловатый голос.

Бабка схватила веник и ведро, собрала стёкла. Фанерой и старым тряпьём заткнула зияющие проемы. Поспешно стала растоплять времянку. Назавтра, к оговоренному времени, подошёл Никола. Стёкла были вставлены.

Жизнь продолжалась: и оглянуться не успели, а на дворе уже весна.

Мы с мамой копаем гряды. Мать работает учительницей в начальной школе. Кроме меня в семье ещё две дочери и сын. Но я старший, и поэтому копаю я. Остальные вроде бы ещё не доросли. Подошла тётя Ася. Навалившись на ограду, о чём-то говорит с мамой.

Проходивший мимо мужичонка поздоровался и сказал: «Бог в помощь». В то время советской действительностью на Боге был поставлен жирный крест.

— Не Бог в помощь, а труд на пользу, — перебила его тётка.

— Я не знаю, какая уж там будет польза, если Бог не даст, — не унимался мужичонка.

У сестёр, как и у деда, характер был взрывной, а глотка – будь здоров. Да и мужичонку, видимо, что-то здорово зацепило. У него сами собой сжались кулаки и, пожалуй, того и гляди, пойдут в ход.

Тётка взвопила: «Попробуй тронь» и, указывая на мать: «Она, как депутат, такое тебе веселье устроит, что мало не покажется».

Мужичонка отступил в сторону и обескураженно выдал:  «Ну раз депутаты, то кричите, кричите»…

Однажды отец пришёл с работы и долго смеялся, рассказывая матери про одного из работников колхоза. Саша Марков был главой большого семейства. Достаток и в маленьких семьях был невелик. А тут целая орава детей, да ещё как бы и себя не обнести.

Приходит он в один из субботних вечеров из бани и напрямую к жене:

— Лида, тут мужик комплект нижнего белья продает, просит на бутылку.

Дело даже не в заниженной цене, а в том, что купить бельё можно было только урывками. Лида, не задумываясь, взяла товар и отдала взамен припасённую на всякий случай поллитровку «Московской».

Вскрылось всё, когда легли спать.

— Саша, ты чего голый?

Саша, ворочаясь:

— Так я это…

— Чего это, за свой комплект, что ли, я бутылку-то отдала?

Саша молчал. Всё было понятно.

Отец, Ситников Харлампий Зосимович, был довольно мягкого склада в общении с людьми и жёсток в принципиальных вопросах. Ещё в тридцатые годы, по малолетке, он отсидел полтора года за пропитые судовой командой кассовые деньги. Потом пять лет службы в морфлоте, и сразу же война. Служил механиком авиаполка на острове недалеко от Рыбачьего. Из наград ему особенно была дорога медаль «За боевые заслуги», которой его наградили, как он утверждал, самого первого в полку в 1942 году.

В 1946 году после десяти лет службы  вернулся домой, в избу-развалюху. Я помню эту избу, с низким крыльцом и сквозными стенами. И хотя в стенах его встретили радостно, сами стены были пустыми.

Во время войны у бабки за неуплату налогов описали все имущество. Забрали самовар, умывальник, таз и ковш. Описали также стол и деревянную кровать, но, видимо, из-за их малопригодности конфисковывать не стали. Поэтому в избе основным атрибутом были четыре иконы и две, длиною во всю стену, лавки, да в углу с небольшим набором простенькой посуды довольно старый шкаф.

Работать отец устроился бухгалтером при МТС. В 1956 году старая изба была снесена, и поставлена новая. В том же году отец купил лодочный мотор «Зиф-5», что по тем временам было редкостью. И вот в августе мать с отцом поехали в Ковырзу по грибы. Взяли с собой меня и брата Сашу.

При выезде из реки Шарденьги в Юг лодку бортом набросило на топляк, что стоял в утык. Течение было бешеное. Стремнина начала захлёстывать через противоположный борт наше неказистое судёнышко. И тогда отец прыгнул в реку, невероятными усилиями отжал лодку от топляка, и она понеслась, кружась и подпрыгивая на бурлящих струях. Мать подогнала лодку к берегу, а отец вплавь добрался до нас, отжал сырую одежду, и мы продолжили поездку.

Я уже упоминал, что по берегам Юга были сплошь деревни. Народ жил своей, не очень обеспеченной, но насыщенной жизнью. В деревнях до полуночи играли гармошки, звучали песни. Иногда были слышны детские голоса. Дети не были оторваны от взрослых, и наоборот. Отношение к детям было, как к потенциально взрослым людям, с генетически заложенным жизненным опытом… Не было сюсюканий, умаляющих достоинство ребёнка…

И хотя все наши беды были оттого, что государство не судят, большинство обывателей верили, что в тяжёлую минуту всё будет по справедливости, ведь русским людям присуще как чувство юмора, так и обострённое чувство совести. Это сейчас человек-созидатель переродился в человека-потребителя. А тогда все понимали, что труд – это не поле деятельности, это хомут, и весьма жёсткий. И что учёба должна быть на первом месте. Ведь богат не тот, кто имеет, а тот, кто умеет.

Под воздействием окружающего мира, родных, близких и друзей мы постигали мудрость выживания…