Вологодский литератор

Дом тети Раи пристроился на краю самой дальней деревни нашего сельсовета. Из окна на кухне видны поля, будто пришитые кромкой к горизонту, а в комнате в открытые летом створки ломятся тяжелые ветки черемух. На столе – неубывающая гора пирогов, фырчащий самовар, на стене – безумолчные ходики, которым совсем неважно точное время, будто не для того завела их хозяйка…
Конечно, давно нет ни самовара, ни ходиков. Окна наглухо зашиты тесом, крыша просела, а крыльцо устало завалилось набок. И все равно нельзя не улыбнуться, вспоминая тот дом.

Был у Раисы Прокопьевны муж, дядя Алексей. И был он полной ее противоположностью. Она шумная, деловитая, ни минуты без дела, а он – чего уж греха таить – нюня. Всем и всегда рулила тётя Рая, муж же послушно исполнял указы, умудряясь, тем не менее, регулярно напороться на праведный гнев своей благоверной. Впрочем, не так уж прост был дядя Алексей, но об этом чуть позже.
– Мы ведь с ним не по любви женились, – охотно делилась тетя Рая, расположившись у стола с чашкой «ликерчика» — так она называла рябиновую настойку, разбавленную горячим чаем.
– Ну, Раечка, зачем же ты опять начинаешь? – пытался возразить дядя Алексей.
– А затем, что по любви надо было замуж идти, за Генку-инженера: жила бы, как сыр в масле каталась, а не с тобой мыкалась. Сколько нервов ты мне истрепал, вон, неврологию заработала, – заводилась тетя Рая и бесцеремонно тыкала растопыренной пятерней в нос супругу.
После этого дядя Алексей обычно находил себе срочное занятие во дворе, а она продолжала уже знакомую всем историю:
– Я тогда с подружкой из деревни только выбралась. Приехали мы в Мурманск производство строить. Прошли курсы маляров-штукатуров, и направили нас цеха красить. А я хороша была! Коса длинная, талия – чуть шире этой чашки. Одевалась всегда с иголочки. Выйду из цеха – юбочка, кофточка, причёсочка – не скажешь, что малярша. Но гордая! Никого к себе не подпускала. И стал за мной Генка-инженер ухлестывать. То конфет притащит, то цветов. А ведь тогда цветы живые, знаешь, какая редкость была. Одним словом, ухаживал. И нет бы мне, дурехе, приглядеться к нему, все-таки с местом парень, с головой! Подружка-то моя сразу прочухала, давай ему глазки строить. А мне, видите ли, усы его рыжие не по душе пришлись. Как подойдет ближе – так будто тараканы на меня таращатся. Думаю, а ну целоваться полезет – я ведь заверещу… В общем, он потом на подружке моей и женился. Хотя, точно знаю, всю жизнь меня любил. Мне же этот увалень достался. Как достался-то? Дак ведь говорю же, дура была. Иду по улице как-то, а он у киоска газетного стоит. Рубашка белая, на ветру так и трепыхается, рукава по локоть закатаны, и руки загорелые, словно только вчера с моря вернулся. Подошла поближе, он оглянулся на меня – да как хлоп- хлоп своими ресничищами! Я чуть не села, до чего хорош, зараза, был.
– Теть Рая, так ты ж, выходит, влюбилась в него, а говоришь, не по любви…
– Говорю, не по любви, значит, не по любви, – недовольно буркнет несостоявшаяся Джульетта и, отхлебнув ликерчику, пояснит. – Стали тогда молодоженам квартиры выписывать. А я в общежитии на двоих с подружкой комнатку делила. Удобства на этаже, две кровати вдоль стен, да стол с табуретками, и то все казенное. Вот и думаю, замужем-то почти то же самое, только уж все свое и сама хозяйка, надо замуж идти. А за кого идти? Не за Генку же, с тараканами в квартире жить ой как не хотелось. Вот и потащила этого в загс.
– И не сопротивлялся?
– Да ты глянь на него, ему ведь ни до чего дела нет. Так и до женитьбы не было. Сказала «пошли», он и пошел.
– Любил, наверно, – подмигнешь тете Рае.
– Любил?! – фыркнет она. – У него одна любовь – та, что сорок градусов и булькает.
В защиту дяди Алексея надо все же сказать, что пьяницей он никогда не был. Однако много лет в их семье продолжалась увлекательная робинзонада. Немыслимыми фантазийными усилиями он находил тайники для заветной чекушки, чтобы приложиться с утра «для запаху», а после по-партизански верно и преданно отстаивать заначку под натиском разбушевавшейся супруги.
Где только он не прятал свою стеклянную подружку: и в доме, и в бане, и даже на огородных грядках находила тетя Рая его тайники. А найдя, с видом торжествующей Немезиды уничтожала найденное жестоко и беспощадно, выливая в отхожее место. После того дня дядя Алексей ходил пристыженным и обиженным, но как только приходил в себя – поиски начинались снова.

В последнее свое лето Раиса Прокопьевна занялась рукоделием. Очень уж ей приглянулась в одном журнале вывязанная крючком барышня с зонтиком: тонкая, изящная, в широкой юбке, она напоминала тете Рае ее саму в лучшие годы. Несколько дней трудилась рукодельница над этим шедевром, и результат того стоил. Барышня, для устойчивости подпёртая пустой бутылкой, заняла удобную позицию на полке за телевизором и неизменно радовала хозяйку.
И в то же лето был побит рекорд по самому длительному не нахождению запретной чекушки. Каждый вечер, ложась спать, тетя Рая ломала голову, где этот старый проныра зарыл свое сокровище. И ведь что интересно, далеко не уходит, надолго не отлучается, а знакомый шлейф уже витает в комнате, под самым ее носом. По всем подсчетам, выпита была уже не одна «малушка», но разгадка так и не находилась. Ох, и кипели же тогда страсти на кухне у тети Раи!
А с первыми осенними деньками Раиса Прокопьевна занемогла. Притихла, присмирела и вскоре ушла в одну из сентябрьских ночей, робко стучащих дождем в темные окна.
На поминках дядя Алексей вынес ту самую не найденную покойной чекушку. Все это время она стояла на полке за телевизором. Когда тетя Рая связала свою барышню, для опоры под платье она поставила пустую бутылку, которую тут же ловко подменил ее хитроумный супруг.

Еще долгих двенадцать лет прожил дядя Алексей без тети Раи. Каждую весну он приходил на ее могилу и, лукаво подмигнув жене, смотрящей на него с надгробного фото, задавал неизменный вопрос:
– Ну что, Раечка, догадалась, где?
И после, выдержав паузу, торжествующе выдавал:
– А вот и нет! – и доставал чекушку то из сапога, то из-под шапки.

Могила дяди Алексея в Мурманске. В прошлом году дети забрали старика к себе, там он и умер.
Надежно спрятался.

Великий Устюг