Вологодский литератор

РОДИНА

Летним июльским вечером, когда чуткая тишина приглушает все звуки, добреет душа. Ты сидишь на теплом бревне у Вологды-реки после дальней дороги и в одиночестве смотришь на горящие в красном закате купола Софии…

Мимо тебя, счастливые, проходят парень в белоснежной рубашке и девушка в легком, как дыхание ребенка, платьице.

Сейчас в стороне твоего сенокосного детства также незабываемо дивно, на всю округу светится родной Ферапонтов монастырь, а у дальнего речного омута вечерне замерли темно-фиолетовые кони с былинными гривами… Как давно мне не доводилось быть на родимщине, возле той самой памятной заводи, где через скоротечную деревенскую тропинку, ждет не дождется одинокая баня, под прокопченным потолком которой всегда мощно и приятно шумит сухой жар, а душе становится покойно и отрадно, как в детстве.

Смешное милое детство! Мне никогда больше не возвратиться в твою сказку, но память печально и томительно зовет за собой, и я покорно и радостно отдаюсь ей… Детство мое! Ты помнишься мне одним ослепительным ярким днем, в малиновом мареве которого плывет наш старый дом. А подле него загорода, где неизменно волнующе пахнет свежей рыбой упругая, как береста, желто-звонкая стружка. И на траве-мураве ходулисто щеперится наша кормилица Красотка и глупо-глупо пялится на меня, босоногого, сквозь первозданную кипень черемухи. А в хрустально-недостижимом куполе неба трепыхается крохотный зеленый самолетик – неотвязная мечта безгрешных моих снов: схватить эту странную игрушку, обязательно сунуть ее в карман штанов, и чтоб она там, как добрый ручной зверек, ласково шебуршала, будто делясь своим сокровенным с единственным и верным другом… Мое травяное бесконечное детство! Во веки веков будешь ты в моем сердце человеческом, потому что великой памятью первой любви дало мне – милосердно и бескорыстно – удивительные силы жить и помогать другим.

А сегодняшняя светлая ночь приносит с собой успокаивающую прохладу вперемежку с медвяно-густым, тягучим запахом липы, и опять с такой же необъяснимой силой манит куда-то холодным светом серебристо-чеканная луна. Ты слушаешь тайную жизнь прибрежных ив, темных и молчаливых, и отчего-то робко-радостно ждется появления оттуда сказочной золотоволосой девушки с загадочными глазами…

Но вот ты уже идешь улицами своего города, теперь такими тихими и уютными, бережно прикрытыми туманно-прозрачным покоем, что будто сама душа просто, чуть слышным шепотом и произносит: «Здравствуйте, родные мои».

ЗЕМЛЯКИ

Я возвращался домой. Добрался до райцентра и, узнав на автостанции, что рейсовый автобус ушел, а следующий будет не скоро, отправился за город ловить попутку. День был жаркий, в воздухе пари́ло. То и дело с тяжелым гудом проходили красные КамАЗы, груженные гравием, проносились легковушки.

Я уже устал голосовать, когда из-за поворота шоссейки показался ярко-синий автобус, украшенный гирляндами цветных шариков. К удивлению, автобус остановился передо мной сам, словно по чьей-то невидимой команде.

Водитель, молодой парень в шелковой рубашке с распахнутым воротом, захлопнул за мной дверцу и крикнул, весело оглянувшись на салон:

– Ну что, свадьба, двинули?

Ему ответили дружным гвалтом. Водитель чему-то засмеялся, маленький автобус набрал скорость и, казалось, полетел по черной асфальтовой ленте.

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет, –

вывел женский задорный голос.  И тотчас в автобусе голосисто подхватили:

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет…

А русоволосая молодайка-запевала вела дальше:

На нем погоны золотые

И алый орден на груди-и…

– Далеко? – взглянул на меня веселый водитель.

– В Глебовское, – улыбнулся я.

– По пути, значит! Доставим в сохранности!

Мотор вдруг зачастил, зачихал, и автобус, подрулив к обочине, остановился. Водитель, немного покопавшись в движке, тыльной стороной руки поправил волосы и по-хозяйски объявил:

– Перекур!

Со смехом и разговорами праздничная толпа вылезла наружу и сошла с бровки на луговину.

Здесь, после только что прошедшего мелкого дождя, всюду блестели капли, а чуть дальше, возле опушки зеленеющего леса, нежарким светом горел иван-чай; и откуда-то сверху, слева, весело скатилось солнышко.

В голубом и чистом небе свадебным венцом восхищала радуга. Одной стороной она опускалась за лес, в наши сказочные задумчивые озера, а другой – туда, где ждала гостей невеста. Среди нежных лент радуги не было только белой, как будто чья-то незримая добрая рука сняла и подарила ее невесте…

…А вскоре все уже едут, отчего-то вдруг призадумавшиеся; и в этом неожиданном молчании чей-то негромкий, удивительно-родной голос произносит:

– Господи… как хорошо-то!..

ПОСЛЕ ДОРОГИ

Свободно вплетаясь в мою одинокую послебанную дрему, вокруг неожиданно сгустился воздух: явственно ощущалось его бережно-бархатистое, невесомое прикосновение, точь-в-точь живое, как само дыхание… С усилием разомкнув глаза, я на миг заставил себя поверить в происходящее как в самый обыкновенный сон, но нет – все было в яви, – я еще не заснул. И тогда без страха я вверился тому, что находилось вне описания, именуемого реальностью, – и принятого всюду называться видением: воочию диво совершалось… Словно неведомая крылатая сила подхватила меня в мгновение ока, – и я легко, незаметно вознесся, без удивления и испуга увидев себя напоследок – после дальней дороги – на стареньком продавленном диванчике в пустом углу родной деревенской избы. Далее, незримый и свободный, я просторно поднялся в недоступную высь и, ступая, чуть-чуть перебирая босыми ногами, оказался в куполообразном бездонно-белом строении: на сверкающих нестерпимым блеском стенах, солнечно, во всю благодать встречало лучистое изображение кого-то мне незнакомого, но в то же время до щемящей, неземной боли дивно близкого… Позади распахнуто возвышались высоченные врата, над которыми с всеохватной бездонностью зодиакально мерцало, космически возносясь, величественное расположение небесных светил, – земное предвидение разных времен и народов…

А я, оглядевшись в лазурной неподвижности храма, обнаружил, что рядом есть еще человек, – и тут вдруг мое сердце пискнуло всей своей болью, я моментально осознал, что этот осиянный медовым светом мальчик, был не кто иной, как мой не рожденный сын. До сих пор это моим умом непостижимо и, видно, никогда уже ни взять в толк, как парой анальгиновых таблеток, однажды рекомендованных будущей матери при болях недалекой поселковой медичкой, можно одним махом, навсегда разрушить всё лучшее, что только может быть в нашей жизни?.. А теперь, в этом чудодейственном мире, мне даже было дано с невыразимой радостью услышать его, моего прекрасного сына: лицо ангела с подвижным, молодым выражением, мягкий голос, ясная речь, лишь мною ощущаемая, и хрупкое, грациозное тело; должному в свой срок явиться, ему, моему сыну, были уготованы страдания за прошлое и настоящее, а еще за то, что предназначено и в будущем, потому как всё, творимое на свете, ведается не нашим умом, а Божьим судом…

И уже исчез, неведомо растворившись, мой сын, оставив мне чувство великого покоя, ибо ощущался теперь в душе целиком – единой частью меня; но было далее то, что просто заставило вовсе замереть, – стоял я на густом, неподвижном облачке… На таких же, снизу подсвеченных таинственным закатным сиянием, тоже стояли и точно внутрь себя смотрели старцы седые, белые, как лунь, а века, мимо их струившиеся пылинками искрящимися, оказывались бессильными – не в состоянии были вывести их из этого мудрого, непостижимого для человека великотайного созерцания Вселенной…

Но здесь я обратно подумал о доме, и мне было тотчас позволено увидеть себя со стороны на том же старом угловатом топчане, и, понимая, что в любое время я смогу быть там, в своем сиротском одиночестве, – снова я предстал в соборном творении неземном, а может, и вовсе не возвращался оттуда, только это уже было мне неведомо. Потому что дальнейшее – не при нас писано: передний стоящий, подняв вдруг тихо свою большую белую голову, с такой молниеносной неприметностью глянул на меня исподлобья, что сразу стало ясней некуда, кто именно определяет всех тех, с кого в означенное время, когда надо будет, обязательно и совсем не в последнюю очередь спросится… Следом, склонясь к фресковой, словно замелованной стене, он коснулся прислоненного посоха, изнутри сиявшего мощным, приглушенно-золотым светом, и опустил его в стену, разверзнув ее: невероятной силы звериный рев вселенского холода ворвался снизу – от земли – оттуда, где пока еще мы все были…

«Холодно нынче на земле», – молвило – отразилось гласом вселенским от неземной высоты Храма. И, осознавая – для чего все это было, глянул и я вниз… Точно бы собранные воедино на гигантской длани, двигались там люди – мельтешащие, безгласые, туда-сюда снующие без остановки со своими, как будто скрытыми ото всего на свете, вечными делами и личными тайнами, и ни за что, никогда не желающие понять единого – главного: не только всё, творимое нашими руками и воображением, а и всякое дыхание земное денно и нощно видится – зрится нетленно из дивного Храма Творца…

Июнь 2016