Вологодский литератор

«Поэту необходимо думать о смерти, и только памятуя о ней, поэт может особенно остро ощущать жизнь», — говорил Сергей Есенин. Смерть вошла в судьбу Николая Рубцова почти с самого её начала: умерла его мать и две сестры, отец пропал на фронте, и Рубцов много лет считал, что «на войне отца убила пуля», пока не встретился с ним в Вологде в 50-х годах.

Романтическая «тема моря», о которой писал сам Рубцов, смыкается в его ранней лирике с темой смерти постоянно:

Прямо в сердце врывалось силой

Красоты, бурлившей вокруг.

Но великой братской могилой

Мне представилось море вдруг.

                                                    («Море»)

Даже в стихах, написанных на заказ и публиковавшихся во флотских газетах, она заявляет о себе со свойственной юному поэту категоричностью:

Ничего нет врага ненавистней!

Тот, кто смело врагов истребляет,

Никогда не уходит из жизни,

Если даже в бою погибает!

                                     («Сердце героя»)

Философские размышления о бренности мира («О земле подумаю, о небе, / И о том, что все это пройдет») резко отличались от бесшабашного матросского веселья в редкие часы отдыха. По воспоминаниям Валентина Сафонова, друга Рубцова, ставшего впоследствии писателем, «очень уж не вязалась печальная наполненность этих строк с обликом автора – жизнерадостного моряка… Кто из нас, двадцатилетних, мог всерьез воспринять строки о памяти, что «отбивается от рук», о молодости, что «уходит из-под ног»? Жизненные дали для нас, по сути, только начинались».

Может быть, сиротство и несчастная любовь сделали юношу философом, а может, нечто иное скрывалось в его поэтической натуре: «Все проходит, проходит и жизнь» (ст-е «Соловьи»).

Рядом с темами смерти, прощания, ухода, в его пока еще ученической лирике стала крепнуть тема бессмертия, вечности:

Я, юный сын морских факторий,

Хочу, чтоб вечно шторм звучал.

Чтоб для отважных вечно – море,

А для уставших – свой причал.

                    («Я весь в мазуте, весь в тавоте…»)

— эта строфа из его ранней лирики воспринимается совсем иначе, если посмотреть на неё с этой точки зрения.

Самым загадочным стихотворением этого периода стали «Мачты»:

Созерцаю ли звезды над бездной

С человеческой вечной тоской,

Воцаряюсь ли в рубке железной

За штурвалом над бездной морской, —

Все я верю, воспрянувши духом,

В грозовое свое бытие

И не верю настойчивым слухам,

Будто все перейдет в забытье,

Будто все начинаем без страха,

А кончаем в назначенный час

Тем, что траурной музыкой Баха

Провожают товарищи нас.

Это кажется мне невозможным.

Все мне кажется — нет забытья!

Все я верю, как мачтам надежным,

И делам, и мечтам бытия.

Подобное заявление в условиях государственного атеизма само по себе было вызовом, но для Рубцова, искавшего истину, не это было главным – еще до службы на флоте будущий поэт познакомился с Библией, читал труды Гегеля, Канта, Аристотеля, Платона…

Зрелая лирика Николая Рубцова буквально пронизана насквозь данной темой, превратившейся в настойчивый мотив. Его лирический герой чувствует «смертную связь» с Родиной, видит «неспокойные тени умерших», покойную мать (ст-е « В горнице»), слышит «незримых певчих пенье хоровое» и воспринимает смерть как естественное продолжение жизни души:

И эту грусть, и святость прежних лет

Я так любил во мгле родного края,

Что я хотел упасть и умереть

И обнимать ромашки, умирая…

                               («Над вечным покоем»)

Здесь нет самолюбования, позы, искусственности чувства, — есть совершенное понимание бессмертной сущности любви. Поэт так рад этому пониманию, что готов поделиться им со всеми: «Поверьте мне: я чист душою», «Я клянусь: душа моя чиста».

Незримое присутствие Бога ощущается в зрелых стихах Рубцова постоянно, в стихотворении «Русский огонёк» он говорит о Нем естественно и просто: «Дай Бог, дай Бог…» Лексика этого периода насыщена библеизмами и производными от них: «божество», «ангел», «молитвы», «крест», «светлая весть», «вечный покой», «дьявольская сила», «молитвенный обряд», «святая обитель», «небесный свет», «Божий храм», «свеча»… Его «скромный русский огонёк» горит «как добрая душа» — в православной традиции горящая свеча – символ краткости земной жизни.

Размышления о связи смерти и бессмертия в стихотворении «В святой обители природы» завершаются так:

И неизвестная могила

Под небеса уносит ум,

А там – полночные светила

Наводят много-много дум…

О содержании этих дум можно только догадываться – цензура не позволяла раскрывать такие темы глубоко. Впрочем, для Рубцова она не стала таким уж серьёзным препятствием, он использовал иносказание, подтекст, символику, и не прогадал: «Кто мне сказал, что надежды потеряны? / Кто это выдумал, друг?» А вот и прямое его заявление:

И думаю я – смейтесь иль

                            Не смейтесь –

Косьбой проворной на лугу

                            Согрет,

Что той, которой мы боимся, — смерти,

Как у цветов, у нас ведь тоже нет!

                        («Ночь коротка. А жизнь, как ночь длинна…»)

В стихотворении «Видения на холме» поэт говорит о любви к России «навек, до вечного покоя» — явное православное миропонимание бессмертия. Рубцов подтверждает и известную евангельскую мысль («У Бога все живы»): «Здесь каждый славен – мёртвый и живой!» («Старая дорога»). Личный уход, считает поэт, — лишь часть общей нашей судьбы:

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,

Что выплыв на лодке, повсюду достану шестом…

           («Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…»)

Характерное замечание лирического героя: «без грусти дойду до могилы», многократно повторённое в его поэзии, свидетельствует о силе веры, убеждения в том, что и в жизни, и в смерти есть свой высший смысл. Николай Рубцов, полагаясь на волю Божью, не боялся смерти – это подтверждает не только его философская лирика, но и стихи бытовые, шутливые, ироничные:

Слез не лей над кочкою болотной

Оттого, что слишком я горяч,

Вот умру – и стану я холодный,

Вот тогда, любимая, поплачь!

                                («Слез не лей»)

Если бы цензоры по-настоящему вчитывались в некоторые «проходные» стихотворения Рубцова, то они пришли бы в ужас! Гомерический хохот вызывал у читателей стих о покорителях космоса:

Люди! Славьте  во все голоса

Новый подвиг советских героев!

Скоро все улетим в небеса

И узнаем, что это такое…

Рубцовский шедевр «Философские стихи» полностью посвящен теме смерти и бессмертия. Начинается он с укора умирающему человеку, создавшему в жизни «ложный облик счастья», полный довольства и славы, а заканчивается отказом от осуждения: «Мы по одной дороге ходим все…», осознанием неизбежного собственного конца («Когда-нибудь ужасной будет ночь») и пониманием смерти как Божьей милости и даже счастья:

Но я пойду! И знаю наперед,

Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,

Кто все пройдет, когда душа ведет,

И выше счастья в жизни не бывает!

В сборниках «Душа хранит» (1969) и «Сосен шум» (1970) пронзительно зазвучала трагическая тема – Николай Рубцов словно прощался с этим миром. Посмертные книги, составленные самим поэтом: «Зеленые цветы» (1971) и «Подорожники» (1976), в которых впервые были опубликованы многие неизвестные ранее стихотворения, еще более усилили это впечатление.

Предчувствие ухода ощущается во многих юношеских стихах Рубцова:

Неужели так сердце устало,

Что пора повернуть и уйти?

Мне ведь так ещё мало, так мало,

Даже нету ещё двадцати…

                     («На душе соловьиною трелью…»)

Впервые фразу о своей смерти он легкомысленно, полушутя-полусерьезно обронил еще в 1954 году в Ташкенте, когда ему было всего 18 лет: «Да, умру я! И что ж такого…». Десятилетие спустя у Рубцова вырвалось страшное предсказание: «Когда-нибудь ужасной будет ночь». Думы о собственном конце преследовали его постоянно:

Замерзают мои георгины.

И последние ночи близки. (1967)

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя. (1968)

В стихотворении «Зимняя ночь» (1969) то ли «черный человек», то ли сама смерть зовет поэта:

Кто-то стонет на темном кладбище,

Кто-то глухо стучится ко мне,

Кто-то пристально смотрит в жилище,

Показавшись в полночном окне…

Здесь все серьезно. Все дышит предвестьем небытия — не только упоминание о кладбище, не только классический символ смерти — ночь, но и указание на ее неопознанность и невозможность познания: «Есть какая-то вечная тайна / В этом жалобном плаче ночном». В «Элегии» (1970) чувствуется уже обреченность: «Отложу свою скудную пищу / И отправлюсь на вечный покой». И, наконец, указана дата:

Я умру в крещенские морозы…

Стихотворения, посвященные поэтам, также поднимают тему гибели («Сергей Есенин», «О Пушкине», Дуэль», «Памяти Анциферова», «Последняя ночь») но, что удивительно, в понимании Рубцова преждевременная смерть – это тоже Божья милость:

Уже давно,

                   Как в Божью милость,

Он молча верил

В смертный рок.

                              («Дуэль»)

Пророческие видения как уже говорилось, появлялись в стихах Рубцова неоднократно, даже с указанием места:

Мое слово – верное,

Мои карты – козыри.

Моя смерть, наверное

На Телецком озере.

Но самым известным произведением из этого ряда стало стихотворение «Я умру в крещенские морозы…» На предсказание даты собственной гибели все обращают внимание – это, действительно, редчайший случай не только в русской, но и в мировой поэзии, — но содержание стихотворения на самом деле жизнеутверждающее: гроб разобьется, усопший встанет из могилы – совсем как в евангельском откровении! А концовка стихотворения и вовсе не оставляет никаких сомнений: «Я не верю вечности покоя!»

О духовных причинах гибели Николая Рубцова говорить сложно, да и вряд ли мы имеем на это право, но сам поэт оценивает свой жизненный путь весьма жёстко:

Почему мне так не повезло?

По ночам душе бывает страшно,

Оттого, что сам себе назло

Много лет провел я бесшабашно.

Еще одно предсказание смерти, причем в деталях, поражает:

Как жаль, что я умру

                               совсем бесславно,

А может, я с достоинством умру?

— Так и случилось, обстоятельства смерти поэта всегда будут вызывать вопросы.

Тема смерти и бессмертия в поэзии Николая Рубцова возникла не по прихоти автора, а по воле Божьей: «О чем писать? / На то не наша воля!» И относиться к его ранней смерти надо смиренно, по примеру самого поэта. Дело ведь не в том, сколько ты протянешь на этой земле, а в том, как ты проживешь, что оставишь людям:

Можно жить и лёжа на полатях,

Бить баклуши хоть до сотни лет.

Жизнь моя, промчись же,

Как торпедный катер,

Оставляя за собою

Бурный след!

                                (Н. Рубцов)